Алкоголизация, нарко- и токсиманические тенденции в поведении могут рассматриваться, прежде всего, как виды аддиктивного поведения, то есть поведения, характеризующегося зависимостью, наряду с курением, перееданием и, например, пристрастием к карточным играм. Алкоголизация, нарко- и токсиманические тенденции выступают также, из-за своих вредных последствий для здоровья, как формы самодеструктивного (саморазрушающего) поведения, как, например, суицидальные действия. Алкоголизация, нарко- и токсиманические тенденции могут, кроме того, выступать и как виды реакции преодоления стрессогенных переживаний, наряду, например, с проблемно- фокусированным преодолением.
Следует сразу же отметить, что ни один из этих подходов не является полностью удовлетворительным для социально-психологического исследования здоровья. Общая социально-психологическая теория аддикции, как показывает A. Lindesmith (1966), не может быть создана исходя из имеющихся научных представлений, поскольку не удается выделить формы поведения, ясно различающие аддиктов и не-аддиктов. Определение физической зависимости с поведенческой точки зрения некорректно, поскольку зависимость в таком виде формируется и у животных. Даже при длительном употреблении алкоголя, наркотиков или токсических веществ у человека часто не наблюдается сколько-нибудь заметного физического или психического повреждения. Зачастую нет и никаких нарушений при длительной недобровольной абстиненции.
Действительно, в исследованиях аддикции, проводимых в популяции, не удается различить злоупотребление (абузус), привычное употребление и зависимость. Различные виды и уровни потребления могут быть связаны с различными социально-психологическими проблемами, однако концептуальной связи между понятиями аддикции и абузуса нет (Smart, 1974).
Во всех видах самодеструктивного поведения имеются общие проблемы изучения и вмешательства (Henderson J., Hall, Lipton,1979), однако исходная психодинамическая его трактовка как подсознательного стремления к смерти оказалась малопродуктивной, что вызвало новые концептуализации, далеко ушедшие от первоначальной. Так, в нашей стране Ю.В. Попов (1994) рассматривает самодеструктивное поведение как стремление к уходу от жизненных проблем.
L. Reid, К. Murphy и D. Reinolds (1990), основываясь на факте низких корреляций производственного стресса и проявлений аддиктивного поведения работающих, подчеркивают рекреакционные функции употребления, в противоположность объяснениям использования алкоголя, наркотических и токсических веществ для "самолечения" глубинной тревоги, страха, беспокойства или чувства вины. При этом авторы исходят из прямого влияния данных веществ на мозговые центры удовольствия. Рекреационное использование выступает тогда скорее предшественником, чем следствием собственно социально-психологичес-ких проблем.
Выделение для самостоятельного рассмотрения алкоголизма, нарко- и токсикоманий из всего круга видов поведения, связанного со здоровьем, исходит, прежде всего, из отечественной клинической традиции, рассматривающей эти виды поведения как предмет наркологии. Алкоголизм может быть рассмотрен в рамках трех главных теоретических моделей. Первая модель, - распределения потребления в популяции, - подразумевает, что при увеличении уровня потребления алкоголя возрастает и число тяжело пьющих членов данной популяции. Вторая модель, - социокультурально-средовая, - акцентирует значение социальных норм потребления и аттитьюдов к алкоголю. Третья модель, - общественного здоровья, - рассматривает потребление алкоголя по анологии с эпидемическим процессом, выделяя звенья хозяина, болезнетворного агента и окружения (DeLint, 1976; Nathan, 1985; Whitehead, 1975, repr. 1979).
Американское национальное исследование алкоголизма (Cahalan, 1976) показало, что наибольшую долю вариации употребления алкоголя в популяции дают социокультуральные и средовые факторы. Однако для профилактических программ более пригодной оказывается модель общественного здоровья. Все три рассмотренные модели основываются на медицинской и эквивалентной ей здесь клинико-психологической моделях, но в тоже время в известном смысле им противопоставляются.
Отсюда место социально-психологических моделей алкоголизации в рамках биопсихосоциальной модели болезни и их соотношение с главными теоретическими моделями алкоголизма требует специального анализа. В современной психологии нет, пожалуй, ни одной теоретической ориентации, достижения которой не были бы применены для объяснения употребления алкоголя. Поэтому ниже рассматриваются лишь те теоретические модели, которые представляются существенными с позиций именно социально-психологического подхода.
В лонгитудинальных исследованиях выявляется, что представители группы высокого риска заболевания алкоголизмом часто имеют отца-алкоголика или девианта (Orford, 1977). В исследовании Т.Т. Сорокиной (1987), выполненном в Белоруссии, были обследованы 561 мужчина, страдающий алкоголизмом, и 500 мужчин контрольной группы. Автор использовала широкий набор генетических и биохимических тестов для оценки значения генетического фактора. Результаты исследования показали полигенную предрасположенность к алкоголизму и фентипическую неоднородность этого заболевания.
В датском исследовании D. Goodwin et аl. (1974) сравнивались дети алкоголиков, выращенные в родительской семье и усыновленные в раннем детстве, причем не контактировавшие с биологическими родителями. В результате отбора было выявлено 19 родительских "связей", объединивших 20 приемных детей и 30 их братьев, выросших в родительской семье, доступных для обследования. Родители-алкоголики, по сравнению с приемными родителями, демонстрировали более высокий уровень проблемности, связанный не только с алкоголизмом, но и с другими видами антисоциального поведения. Приемные матери имели более высокий уровень депрессивных расстройств. Сами дети, если они были приемными, чаще переживали тревогу, тогда как выросшие в семье биологических родителей чаще были непослушными и страдали школьными фобиями.
Каких-либо других различий между поведением и интеллектом этих групп детей установлено не было. Заболевание детей алкоголиков алкоголизмом наступало вне зависимости от семьи, в которой они вырастали. Совместное проживание с отцом-алкоголиком само по себе не влияло на развитие алкоголизма детей. Никаких множественных причин заболевания, помимо генетического фактора и доступности этанола, в исследовании не выявилось, что авторы объясняют отбором для анализа только тяжело пьющих.
Ю.А. Антропов с соавт. (1992) на материале 300 больных алкоголизмом показал, что соотношение социальных и биологических предикторов формирования алкоголизма редко различается при генетически детерминированном (гередитарном) и социопатическом алкоголизме. Так, при последнем варианте значительно меньшую предиктивность показывала не только наследственная отягощенность, но и ранние проявления девиантного поведения, материально-бытовые и морально-психологические условия воспитания, родительский контроль.
В последнее время значительное внимание исследователей привлекает возможность врожденных нервно-психических отклонений при семейном алкоголизме, получивших название алкогольного синдрома плода (фетального алкогольного синдрома; клиническое описание см.: Мастюкова, Грибанова, Московкина, 1989). Наиболее существенным его проявлением выступают задержка психического развития и синдром минимальной мозговой дисфункции (или гиперактивности).
Однако алкоголизация женщины в период беременности часто сочетается с курением, нарушением питания, связанными с алкоголизацией соматическими заболеваниями, низким социально-экономическим статусом, то есть бедностью, а также психосоциальным стрессом. На значение фактора психосоциального стресса при семейном алкоголизме следует остановиться. В исследовании С.Л. Соломонова (1981) были опрошены 1200 матерей, дети которых страдали шизофренией и умственной отсталостью, изучались 1500 женщин, больных шизофренией и хроническим алкоголизмом, имелась контрольная группа объемом 616 психически здоровых женщин, имеющих здоровых детей. Среди женщин, страдающих алкоголизмом, и имевших детей с умственной осталостью, психоэмоциональный стресс был в значительной степени вызван алкоголизацией мужа. Помимо описанных факторов, была установлена и высокая доля занятых во вредных и физически тяжелых условиях труда.
Алкогольная семья сама по себе является дисфункциональной, формируя особые роли и личностную измененность ребенка (для обзора см.: Москаленко, 1991). Однако в их основе могут лежать и сугубо органические нарушения. Так, Н.В. Иванова с соавт. (1993) сравнила 86 детей от больных алкоголизмом родителей с контрольной группой объемом 80 детей. Дети из алкогольных семей имели не только более низкие показатели физического развития, более высокую частоту недоношенности, внутриутробной гипотрофии, постнатальной инфекционной и соматической патологии, но и более высокий уровень нервно-психической патологии в виде энцефалопатии, задержки психического развития, гидроцефалии.
Из приведенного краткого обзора следует, что установить, выполняет ли ведущую роль в этиологии всего круга этих нарушений фактор алкоголизации матери, при сегодняшнем состоянии знаний не удается. Данные, полученные на животных, противоречивы, и также не поддаются однозначной интерпретации (Abel, 1980). Отсюда вопрос о возможности врожденных нарушений при алкоголизме родителей остается открытым. Каких-либо повреждающих биологических эффектов умеренного социального пьянства на потомство вообще не прослеживается (Warner, Rosett, 1975, repr. 1979).
Приложение медицинской модели болезни к алкоголизму вызывает сегодня серьезную критику. Принятие медицинской модели имеет следствия, снижающие возможности как профилактики, так и лечения алкоголизма (по: Robinson, 1972, repr. 1979).
(1). Личность может определять свое состояние как заболевание и предмет медицинского вмешательства, тогда как у врача может быть противоположная точка зрения, и наоборот. При этом врачи демонстрируют тенденцию к расширению данного состояния как болезни, тогда как сами алкоголики - к сужению.
(2). Убеждение о наличии болезни и у алкоголика и у врача может привести к отказу от лечения, поскольку любые попытки врача убедить отказаться от алкоголизации неудачны по определению, так как обе стороны "знают", что это невозможно.
(3). Какие болезни будут выбраны алкоголиком для определения своего состояния, зависит от его понимания и личного опыта. Часто эти определения не адекватны, например, когда в качестве модельной берется острая инфекционная болезнь.
(4). При неадекватном выборе модели она становится препятствием для прекращения алкоголизации. Так, тяжелые социальные пьяницы не оставляют алкоголизацию, считая это бесполезным, поскольку "роковая кнопка уже нажата".
(5). Широкое админстративное принятие медицинской модели распространяет сферу деятельности врачей за пределы собственно лечебной деятельности, что вызывает у них вполне оправданное сопротивление.
Согласно P. McLean (1983), теория алкоголизма как болезни вообще не имеет научной валидности. Только после очень длительного течения у алкоголика обнаруживаются какие-либо физические и социальные нарушения. Принятие алкоголиком роли больного сопровождается процессом "этикетирования", способным увеличить тяжесть алкоголизации. Не всегда подтверждается, и возможно, влияет на поведение алкоголика концепция потери контроля. Отсюда первостепенное научное и практическое значение приобретает рассмотрение алкоголизма как формы социального поведения, с позиций изучения социально-психологических факторов в его возникновении (инициации употребления), поддержании и угасании (ремиссии).
Ранние психоаналитические интерпретации зависимости были связаны с акцентированием значения инстинктивных доставляющих удовольствие аспектов употребления. В современном психоанализе употребление рассматривается как функция невротических защитных механизмов. Алкоголь выступает как средство преодоления эмоционального напряжения и давления внешнего социального окружения в целях достижения адаптации при расстройствах "Я", проявляющихся в состояниях дистресса и дисфории, ассоциированных с декомпенсацией нарциссических тенденций (Khantzian, 1980).
В отечественной науке социально-психологический подход к алкоголизму связывают с клинико-психопатологическими особенностями больных И.Г. Ураков и М.С. Попова (1978). На примере своего исследования 250-и больных алкоголизмом авторы демонстрируют проблемы образа "Я" при осознании болезни и вызванной симптоматикой фрустрации.
Личностный подход к алкоголизму включает в себя два аспекта - личностных черт алкоголика и личностного смысла алкоголизации. Этот подход в отечественной науке в значительной мере интегрирован с общепсихологическими теориями личности (см., напр.: Немчин, Цыцарев, 1989).
Подход личностных черт предполагает, что одни типы личности более склонны к алкоголизации и/или заболеванию алкоголизмом, чем другие. Однако на основе личностных факторов оказалось крайне трудно предсказать чувствительность к патологическим эффектам действия алкоголя. Существует много перечней личностных черт, якобы образующих личностную предиспозицию к алкоголизму. То, как описывается личность алкоголика, во многом обусловлено социальной позицией врача по отношению к нему. Поэтому столь отличаются клинические описания алкоголиков - уличных бродяг или заключенных от описаний алкоголиков, самостоятельно обращающихся за помощью к частнопрактикующим врачам. Обнаруживающиеся же черты сходства, скорее всего, обусловлены постаддиктивными личностными изменениями (Lindesmith, 1966; Orford, 1977). Следует отметить, что в нашей стране еще А.М. Рапопорт (1959) полагал неудачными попытки определить "конституцию" алкоголика и основные черты его "психологии".
Личностный смысл алкоголизации впервые был изучен в десятилетнем цикле эмпирических исследований D.N. McCielland wiht nowork. (1972). Этот цикл включал следующие исследования. (а) Эффекты мужского социального пьянства на фантазирование изучались в естественном окружении у студентов, с применением ТАТ. (б) Эффекты различных видов окружения на воздействие алкоголя, главным образом, на мысли о физическом сексе или агрессии, были изучены в ингибирующем и релаксирующем типах окружения. Тип окружения модифицировал воздействие алкоголя. (в) Народные сказки и легенды изучались как представляющие коллективные фантазии. Методом контент-ана-лиза было проанализировано по 10 сказок и легенд из 44-х культур. Здесь было показано, что алкоголизация - важная часть кластера действий, манифестирующих как потребность во власти. (г) Влияние значения власти на пьянство мужчин из рабочего класса изучалось во время сессий алкоголизации в баре. Было выявлено, что чувства, связанные с властью, преципитируют желание алкоголизироваться. (д) Алкоголизм в мексиканской деревне изучался в рамках психоаналитической традиции культуральной психиатрии. (е) Исследовалось восприятие себя студентами-проблемными пьяницами. (ж) Была предпринята попытка помочь алкоголикам социализировать их потребность во власти.
Таким образом, первичный личностный смысл алкоголизации заключается в потребности во власти. Авторы указывают на ограниченные возможности генерализации названного вывода. Потребность во власти объясняет не более 25% вариации употребления алкоголя в популяции. Эта интерпретация не приложима к женщинам и к определенным социальным паттернам алкоголизации, например, к церемониальному пьянству. Критики концепции (McClelland указывают на ее высокую спекулятивность (напр., Archer, 1977b). Сегодня наибольшее влияние эта концепция имеет на исследования кросс-культуральной ориентации.
В отечественной науке личностный смысл алкоголизации изучался В.Ю. Завьяловым (1988a). На материале исследования более чем 300-т больных алкоголизмом автор показывает, что личностный смысл алкоголизации заключается в доступе к психологическим ресурсам (включая ощущение смелости, фантазии могущества и т.п.), позволяющим действовать в стандартной ситуации межличностной коммуникации необычным образом. Как и концепция D. McClelland, концепция В.Ю. Завьялова (1988a) включает в себя мотивационный аспект. Автор дополняет медико-биологическую модель алкоголизма личностно-мотивационной моделью, где скрытый смысл сематики опьянения сводится к снятию ответственности за доступ и использование психологического ресурса.
Собственно мотивационный подход к алкоголизму представляет теория реактивного сопротивления Y. Brehm. Основным предположением теории является то, что мотивация актуализируется тогда, когда появляется угроза свободе поведения индивида. Под реактивным сопротивлением и понимается мотивационная активация индивида, направленная на восстановление свободы. Свобода рассматривается как ограниченная, если индивид не может выбирать любые желаемые исходы целенаправленной активности. Реактивное сопротивление имеет следующие основные параметры: предварительное ожидание свободы, сила угрозы свободе, важность свободы для личности, соотнесение угрозы со своей свободой.
Теория реактивного сопротивления предсказывает такие исходы поведения при угрозе свободе или ее элиминации: (а) повышение аттрактивности соответствующего исхода; (б) прямые попытки изменить ситуацию и восстановить свободу; (в) выбор связанных с основным видом поведения других видов поведения; (г) враждебные и агрессивные чувства по отношению к ответственному за угрозу свободе или элиминацию свободы агенту. Алкоголизация выступает здесь формой поведения, связанной с основным видом поведения, выбираемой при невозможности восстановления свободы посредством основного вида поведения.
Теория реактивного сопротивления во многом близка к теории "заученной беспомощности" M. Seligman, однако предикции относительно исходов поведения, делаемые на основе этих двух теоретических моделей, заметно различаются. Имеющиеся данные полевых и экспериментальных исследований не позволяют сделать однозначный выбор в пользу какой-либо из этих моделей. Существенной особенностью теории Brehm, ioличающей ее от теории Seligman, является представление о некоторых исходах поведения как адаптивных для тех жизненных ситуаций, когда установление контроля невозможно, а повторяющиеся попытки восстановить свободу вызывают фрустрацию (Wortman, Brehm, 1975). Алкоголизация выступает одним из таких видов поведения. Корректное приложение теории реактивного сопротивления допустимо лишь к поддержанию употребления алкоголя. На инициальное употребление алкоголя она не может быть распространена (Orford, 1977).
Подход с позиций теории социального научения описывает как инициальное употребление, так и поддержание употребления алкоголя, и основывается на следующих основных положениях (по: Hodson, Stockwell, 1985).
(1) Употребление алкоголя, главным образом, фунционально, и основано на его ожидаемом действии.
(2) Пьянство заучено. Научение осуществляется через процесс наблюдения и коммуникации. Матералоом для научения выступают и некоторые ожидаемые последствия действия алкоголя, и результаты непосредственного опыта. Таким образом, пьянство через научение связано со многими психологическими и социальными "ключами".
(3) Обучение тяжелому пьянству испытывает на себе влияние компенсаторных процессов. Гомеостатистические процессы в организме, направленные на компенсацию последствий употребления алкоголя, включены в процесс научения. В частности, абстинентное состояние и поведенческая толерантность к воздействию алкоголя усваиваются по механизму "заученной беспомощности".
(4) Заученное состояние может становиться компульсивным (насильственным). Ожидаемое действие алкоголя включается в субъективную матрицу "затрат - выгод", так что у пьяницы есть доводы как к употреблению, так и к воздержанию. Внутриличностный конфликт "приближения-отдаления" переживается как компульсивное влечение.
(5) Имеется тенденция к нарушению когнитивного контроля, включенная в процесс "научения беспомощности". Эта тенденция проявляется в повреждении способности планировать поведение, связанное с алкоголизацией.
(6) С прогрессированием пьянства связано изменение природы обострений, приобретающих фазный характер.
Как видно из приведенных положений, одно из центральных мест в подходе к алкоголизму с позиций теории социального научения, наряду с теорией "заученной беспомощности" M. Seligman, занимает теория ожидаемого действия алкоголя A.Marlatt.
A. Marlatt (1983) на материале 65-й больных алкоголизмом, леченных аверсивным методом (электрошок) показал, что в 78% случаев в течение 3-х месячного катамнестического наблюдения отмечалось возвращение к употреблению алкоголя, спровоцированное чаще всего стрессом, возникавшим в процессе социальной интеракции, главным образом, интерперсональными конфликтами. В двух других исследованиях проблемных и социальных пьяниц автором была продемонстрирована роль алкоголя в редукции психоэмоционального напряжения. В следующем экспериментальном исследовании Marlatt показал, что наибольшие переживания социального стресса в виде фрустрации и враждебности появлялись в интерперсональном контексте, особенно при отсутствии возможности для использования других реакций преодоления.
Из этих данных автор сделал вывод о возниконовении реакции снижения чувства самоэффективности и неуверенности в своей способности эффективного преодоления в подобных ситуациях у алкоголизирующихся. Алкоголизация понимается здесь как альтернативная реакция преодоления. Ожидание позитивных эффектов алкоголя повышает вероятность такого понимания. Соответственно, алкоголизация позволяет и отвергнуть ответственность за свои действия. Модель алкоголизации как способа преодоления, где ключевую роль играет ожидаемое действие алкоголя, оказалась релевантной не только инициации употребления в стрессогенной ситуации, но описанию рецидивов. В последующем она была подтверждена и для других видов аддиктивного поведения.
Включение когнитивного компонента в модель алкоголизации является существенной особенностью концепции Marlatt. G. Wilson (1978) в двух экспериментах изучал влияние алкоголя на сексуальное поведение человека. Мужчинам - социальным пьяницам демонстрировался эротический фильм. Те из них, кто считал, что алкоголь увеличивает половое возбуждение, испытывали его при экспозиции увеличивающимися дозами алкоголя, а те, кто считал, что алкоголь снижает возбуждение, не испытывали его. Во втором эксперименте, построенном по схеме Marlatt, сам по себе алкоголь не влиял на сексуальные фантазии. Таким образом, теория дизингибирующего действия алкоголя, то есть потери индивидом под его влиянием контроля над сексуальными и агрессивными импульсами, не подтверждается. Другими словами, не химизм, а прошлая история научения индивида определяет девиантное поведение при алкоголизации.
Модель Marlatt получает подтверждение и на популяционном уровне, как это частично было показано при рассмотрении базисных исследований (приложение 1). В исследовании А. Stone, S. Lennox a. J. Neale (1985) алкоголизация как способ преодоления концептуализировалась на основе трензактной модели стресса R.Lazarus. В исследовании были разработаны оригинальные методики измерения повседневных "жизненных случаев" и стилей преодоления, верифицировавшиеся в методических исследованиях. В основном исследовании изучались жители двух общностей в Лонг-Айленде, предварительно выразившие желание участвовать в исследовании, представлявшие собой 149 супружеских пар среднего возраста. Опрос проводился на дому, данные анализировались только по мужчинам. Был применен дискриминантный анализ.
Алкоголь чаще использовался в выборке не столько как средство преодоления, сколько для редукции напряжения, то есть как средство релаксации и отвлечения. Симптоматика, "случаи" и личностные особенности не варьировали в зависимости от тяжести пьянства. Абстиненты и малопьющие, напротив, чаще демонстрировали ипохондрические переживания. Абстиненты, кроме того, в качестве средства преодоления чаще используют религию. Алкоголизация была позитивно и линейно связана с неудовлетворенностью браком. Группа тяжело пьющих отличалась от групп, проявлявших другие паттерны употребления алкоголя тем, что использовала отличающиеся стратегии преодоления и имела более низкую социальную поддержку.
Компонент редукции напряжения модели Marlatt изучался и в отечественной науке. Ц.П. Короленко и В.Ю. Завьялов (1973) в исследовании 75-й мужчин, страдавших психологической зависимостью от алкоголя, показали связь снижения толерантности к фрустрации с особенностями воспитания в родительской семье. У всех больных фрустрация приводила к межличностным конфликтам. Патологическую реакцию на фрустрацию авторы рассматривают как один из механизмов формирования психологической зависимости. Легко заметить, что объяснительная модель авторов подразумевает обратную, по сравнению с моделью Marlatt, причинность, хотя включает в себя те же параметры.
В более поздней работе Ц.П. Короленко с соавт. (1988) связывает ожидаемое действие алкоголя с созданием эмоционального фона, на который легко проецируются разнообразные желаемые психологические состояния. На основе клинического наблюдения 200 работающих несовершеннолетних автор описывает алкоголизацию как иллюзорное удовлетворение желаний, разрешение неприятных ситуаций, уход от жизненных конфликтов, то есть как способ преодоления.
Исследование C.A. Гуровой (1974) охватило 978 больных алкоголизмом. Автор показала, что продолжительное эмоциональное напряжение влияло на течение алкоголизма, ускоряя формирование развернутой клинической картины болезни и учащая ее рецидивы. Влияние психотравмирующих обстоятельств было различным в зависимости от клинической стадии алкоголизма. Лишь во II стадии, по принятой в нашей стране классификации, появлялись эксплозивные (то есть связанные с агрессией) эпизоды. Изменение удельного веса психотравмирующих факторов в виде резкого его снижения от начальных проявлений алкоголизма к исходным состояниям автор связывает с эмоциональными изменениями личности больных по органическому типу. Среди психотравмирующих обстоятельств во всех стадиях заболевания преобладали отношения в семье.
В отечественной литературе модель Marlatt критиковалась Т.Г. Румянцевой (1990) за игнорирование фармакологического действия алкоголя и преувеличение роли социокультуральных факторов. Однако адаптивная ориентация, как определяет свой подход A. Marlatt, не отрицает важности биологических или фармакологических факторов в аддикции, а исходит из положений о их взаимодействии с социокультуральными факторами, а также из признания роли личности как целенаправленного деятеля, использующего химические вещества для преодоления стресса. Очень большое значение в данном подходе придается мотивации и альтернативным стратегиям преодоления, таким как религия (Marlatt, 1985).
Имеются эмпирические данные, противоречащие данной модели. Согласно обзору P. Nathan a. M. Goldman (1979), установлено седативное действие алкоголя вопреки ожидаемому эффекту. В определенных ситуациях выявляется и дисфорический аффект, в противоположность предсказываемому моделью.
Отмечены субъективные и поведенческие эффекты, отражающие не редукцию, а нарастание напряжения. Противоречивой оказывается также и связь алкоголизации с агрессией и сексуальным возбуждением. Не ясно значение ожидаемых эффектов для поведения в отсутствии алкоголя. Сами по себе ожидаемые эффекты оказались сложны и множественно детерминированы. Отсюда подкрепляющее действие алкоголя нельзя рассматривать как одномерное и полностью проясненное.
Развитие подхода с позиций теории социального научения идет по линии увеличения числа рассматриваемых факторов, вызывающих и подкрепляющих употребление алкоголя. В исследовании M. Seeman, A. Seeman a. A. Budros (1988) была предпринята попытка установить связь алкоголизации с отчуждением. Отчуждение операционализировалось как чувство бессилия - низкий контроль над результатами своих усилий, чувство социальной изоляции и чувство отчуждения от работы - отсутствие внутренне награждающего результата. Исследование было проведено в небольшой общности Лос-Анжелесского региона, и охватило 505 мужчин, часть из которых (450 чел.) изучалась в предыдущей "волне", за 4 года до основного исследования. Программа исследования, помимо индикаторов отчуждения, включала в себя изучение "жизненных случаев", качественных особенностей работы и социальной поддержки.
Бессилие, измерявшееся по локусу контроля, также как негативные эмоциональные переживания, приводили к алкоголизации. Однако и сам по себе социальный стресс провоцировал бепомощность. Дисперсионный и регрессионный анализ показали, что беспомощность является причиной алкоголизации, а не наоборот. Отчуждение в любой из изучавшихся форм не генерализовалось на другие формы. Выявленные зависимости оказались высоко воспроизводимыми. Поскольку вторая "волна" проводилась в период экономической рецессии, авторам удалось выявить влияние экономического стресса на рост употребления алкоголя, причем безотносительно к безработице.
Теория проблемного поведения R. Jessor a. S. Jessor (1980) была разработана как социально-психологическая "рамка" для изучения алкоголизации. Главными положениями теории являются следующие. Три основных системы, - личностная, окружения и поведения, - взаимодействуют и организуются таким образом, что в результате возникает динамическое состояние, определяемое как "склонность к проблемному поведению", и большая или меньшая вероятность такого поведения. Переменные всех трех систем связаны с социально-психологическим уровнем анализа. Концепты личности являются когнитивными образованиями и отражают социальные значения и социальный опыт. Концепты, конституирующие окружение, скоординированы с личностными концептами, и отражают воспринятые и осознанные характеристики окружения, то еnou социально организуют потенциальные субъективные значения. Поведение тоже зависит от социально-пси-хологического окружения, формирующего путем научения цели, функции и значимость отдельных видов поведения. Актуальное поведение выступает следствием взаимодействия личности с окружением.
Личностная структура состоит из трех подструктур - мотивации, убеждений и личностного контроля. Структура системы воспринятого окружения образуется подструктурами, по отношению к поведению проксимальными, действующими непосредственно, и дистальными, действующими опосредованно и характеризующими социальный контекст. Структура поведенческой системы включает в себя подструктуры проблемного и конвенционального поведения.
Впервые теория проблемного поведения была применена авторами в цикле исследованний малой трехэтнической общности, расположенной в юго-западной части штата Колорадо, и населенной представителями англо-американского, испано-американского и индейского этносов (Jessor et аl., 1968, repr. 1975). В первом исследовании изучалось девиантное поведение взрослых членов общности методом стандартизованного интервью с главами отобранных по стратифицированной выборке семей, общим количеством 253 чел. Данные о правонарушениях были получены из судебных дел. Во втором исследовании изучались опросным методом 93 учащихся старших классов местной школы. В третьем исследовании на основе структурированного интервью опрашивались матери учащихся (75 чел.) Использованные во всех исследованиях индикаторы корреспондировали, и предварительно оценивались по надежности и валидности. Обработка данных была осуществлена в рамках корреляционной методологии.
В общем, все выделенные подструктуры оказались высоко предиктивными как для алкоголизации, так и для всего спектра форм девиантного поведения. Конечно, данный подход был не способен предсказать конкретную форму девиации. Не выявилось значения группы сверстников в первичной социализации. Использованные индикаторы и шкалы не зафиксировали роль внешнего и внутреннего личностного контроля.
Дальнейшие исследования подтвердили высокую предиктив- ность теории проблемного поведения для различных форм девиаций. В качестве примера приведем исследование употребления алкоголя молодыми мужчинами D. DiTecco a. R. Schlegel (1982). При помощи множественного дискриминантного и регрессионного анализа авторам удалось разделить респондентов по паттерну алкоголизации. "Субъективные доводы" для алкоголизации, а также личностные переменные различали "проблемных" и "непроблемных" пьяниц. Воспринимаемое социальное окружение отличало пьющих от не употреблявших алкоголь. Контроль родителей и сверстников различал среднепьющих от непьющих, но не среднепьющих от тяжело пьющих. Тяжело- и среднепьющих различал локус контроля. Только тяжело пьющим оказалось присуще употребление алкоголя в функции преодоления.
В отечественной литературе последнего десятилетия широко распространилось понятие "проблемного пьянства" и шире - "проблемного поведения", однако систематического изложения теории Jessor a. Jessor и основанных на ней исследований в отечественных источниках не представлено. Вместе с тем отдельные элементы теории присутствуют в отечественных эмпирических работах.
Так, А.А. Свинцов с соавт. (1990) установили различия в реакции на противоалкогольную пропаганду среди алкоголизировавшихся в зависимости от локуса контроля. Опросив 525 чел., представлявших массовые профессии промьдиленных и сельскохозяйственных предприятий, авторы показали, что лица с внутренним локусом контроля в отношении алкоголизации вдвое чаще позитивно оценивают пропагандистские мероприятия, по сравнению с экстернальными.
Исследования усвоения алкогольных паттернов поведения имеют давнюю научную традицию в нашей стране (исчерпывающий обзор и собственное исследование см.: Братусь, Сидоров, 1984). Здесь следует отметить недавнее исследование О.Л. Романовой и Т.И. Петраковой (1992), охватившие детей трех возрастных групп, от 6-ти до 14-ти лет, общим числом 311 чел., и выполненное с использованием методов опроса, психологического тестирования и натурного эксперимента. В исследовании было показано формирование смыслового компонента алкогольной традиции, усвоение алкогольного ритуала и связанных с ним ценностей, значение поло-возрастных стереотипов употребления.
Социально-экологический подход к алкоголизму представлен в литературе двумя уровнями - семьи и общности. Теоретическая модель социального климата R. Moos (см. теоретический раздел) была реализована автором прежде всего на материале больных алкоголизмом. В исследовании 122-х семей, где один из супругов получал лечение по поводу алкоголизма, автор показывает, что снижение уровня социального функционирования алкоголиков было связано с акцентом семейного функционирования на сплоченность, экспрессивность и активную реакцию. Семьи, переносившие негативные жизненные изменения, акцентировали, кроме того, конфликт и контроль.
При сравнении 68 алкоголиков, живших в семьях, с 45 одинокими Moos установил, что для одиноких больных была высока корреляция особенностей социального окружения на работе с исходом лечения, тогда как для семейных корреляция была низкой. Автор объясняет это различие буферной функцией семейной поддержки. Свой подход R. Moos распростаняет и на наркоманию (Moos R., 1979, 1985).
Взаимоотношения в семьях больных алкоголизмом, как отмечает J. Orford (1980), не укладываются в модель "болезнь - стресс - преодоление". Прежде всего, в таких семьях существует конфликт из-за доминирования - пьяный муж доминирует, однако у трезвого доминирует жена. На характер отношений влияет перцепция и атрибуция женами поведения мужей как нормального, проблемного или болезненного. Анализ конфликтов в семьях больных алкоголизмом, наблюдавшихся после лечения, auioeieiiue O.A. Рыбаковой и В.М. Зобневым (1979), показал, что алкогольный конфликт продолжал сохранять значимость для жен в виде "порочного круга" - затруднения решения конфликтных семейных ситуаций и привнесения новых проблем во внутрисемейные отношения.
В.Д. Москаленко и А.А. Гунько (1994) eco?eee 215 семей, где мужья страдали алкоголизмом, методами интервьюирования всех взрослых членов семьи и анализа медицинской документации. Среди проживавших с мужьями жен больных почти 90% страдали различными формами непсихотических расстройств (27% - психопатиями). Конфликт из-за доминирования проявлялся, главным образом, в стремлении жен контролировать поведение мужа, и имел тенденцию распространяться на других членов семьи.
В популяционном исследовании H. Mitchell изучалась связь семейных конфликтов с алкоголизацией мужа. Пары, обращавшиеся за консультативной помощью в Центр семейных проблем, сравнивались с контролем, где ни один из супругов не страдал алкоголизмом. Был применен широкий набор психологических тестов, фиксировавших личностные черты и адаптацию к браку. Каких-либо особенностей семейных конфликтов алкоголиков выявлено не было, однако в семьях отмечалось нечеткое распределение внутрисемейных ролей. Жены алкоголиков получали бессознательное удовлетворение от асоциального поведения мужей. Это удовлетворение делало и конфликт, и алкоголизм высоко резистентными к коррекции.
В исследовании W. Lipscomb методом почтового опроса изучалось мнение 107-й лидеров территориальных общностей об этиологии алкоголизма. Контент-анализ позволил выделить два фактора, имевших высокие оценки в зависимости от територии: (а) физического окружения - климат и наличие винной промышленности, и (б) аномия в популяции (число лиц "без корней", с семейными проблемами и т. п.) (Gordon G. et аl., 1968). Аномия как этиологический объяснительный фактор алкоголизации в общности использовалась и в Stirling County Study (приложение 1). Однако против такого подхода имеются серьезные возражения. A.Lindesmith (1966), признавая правомерность объяснения с позиций аномии делинквентного поведения, полагает такое объяснение неприложимым для аддикции, поскольку правонарушения часто являются следствием сформировавшейся аддикции. Другими словами, подход с позиций аномии искажает здесь направление причинных связей.
В рамках профилактического подхода алкоголизм нельзя отделить от нарко- и токсикоманий (Nathan, 1985). Как показывает рассмотренное ранее исследование L.Robins, и клинически эти формы аддикитвного поведения имеют высокую совместную встречаемость (кластеризуются), хотя для российской популяции этот феномен менее характерен, чем для американской. Как и в отношении алкоголизма, теории наркотизации могут быть подразделены на личностные, социальные и "теории условий" (Gossop, 1982). Современное состояние личностных теорий подразумевает отказ от попыток выделения каких-либо присущих нарко- и токсикоманам личностных черт. Вместе с тем определенные личностно-типологические отличия наркоманов настойчиво подчеркиваются рядом авторов.
В рамках современного психодинамического подхода акцентируется множественная причинность, локализуемая не только в личности, но и в окружении и во взаимодействии личности с окружением. Личностные особенности играют роль лишь преципитирующих факторов. Так, D. Ausbel (1980) выделяет на основе клинических наблюдений: (а) интеллигентные доминантные не-
адекватные личности, протестующие против родительской сверхдоминантности и , (б) тревожных невротиков, ориентированных на достижения, отвергнутых родителями и потому стремящихся повысить самооценку.
И.Н. Пятницкая (1988), подчеркивая определяющую роль воздействия внешней среды, показывает и односторонность такого подхода к наркотизации. В качестве типологических особенностей наркоманов автор выделяет недостаточность личной мотивации и стереотипизированное поведение, низкий интеллектуальный и моральный уровень развития, обедненность эмоций, слабость личностного контроля поведения и влечений.
Интерактивный подход к нарко- и токсикоманиям постулирует зависимость данного вида аддиктивного поведения от группового влияния. Отсюда выделяется две основные модели употребления: (а) несоциализированного использования, где решающее значение придается более сильному действию ситуационного влияния по сравнению с социальной ответственностью и интернализированными социальными нормами, препятствующими употреблению и, (б) социализирующего использования, где ведущим фактором выступает социализация личности в пронаркотическом стиле в соответствующей субкультурной среде (Gorsuch, 1980).
Адаптивная ориентация подразумевает, что наркотическая аддикция является формой поведения, которую люди могут использовать для преодоления дистресса. Употребление наркотиков выступает попыткой адаптироваться путем вредного для здоровья в длительной перспективе поведения. В рамках адаптивной ориентации находят свое объяснение многие факторы, не находящие обоснования в медицинской модели. Это отсутствие удовольствия и абстиненции у многих аддиктов с длительным "стажем" употребления, когда наркотизация лишь улучшает "Я"-концепцию, самопроизвольное (без какого-либо лечения) прекращение употребления, влияние группового окружения, в котором употребление наркотиков является только одной из черт привлекательного для личности жизненного стиля, и где часто не формируется аддикция, несмотря на систематическое упот-ребление (Alexander, Hadaway, 1982).
В качестве примера применения адаптивной ориентации приведем исследование М. Tucker (1985). Автор интервьюировала продолжавших лечение по поводу героиновой аддикции 170 женщин и 202 мужчин молодого возраста в Майами, Детройте и Лос-Анжелесе. Результаты интерпретировались в категориях модели "стресс - преодоление - социальная поддержка". Женщины-аддикты были, по сравнению с мужчинами, чаще склонны к быстрому переходу к употреблению высоких доз более сильных наркотиков и чаще начинали употребление совместно с партнером. У них оказалась сильнее связь между употреблением и преодолением. При сравнении со здоровыми женщинами у женщин-аддиктов была уже сеть социальных связей.
Социально-экологический подход к наркотизации развивают W. О`Connor a. P. Ahmed (1979). Наркотизация рассматривается авторами как экоспецифичная форма девиантного поведения, так как девиантом занимается "ниша", определяемая нарушением специфичных норм в конкретном окружении. И абузус (злоупотребление), и лечение возникают в специфичном психосоциальном контексте, а потому характеризуют "квази-болезнь", выражающуюся в "экологической некомпетентности" девианта.
Наибольшую культуральную обусловленность из всех веществ, вызывающих состояние опьянения, имеет употребление алкоголя. Культурально сформированными ожиданиями во многом детерминируются эмоциональные следствия алкоголизации, физиологческие эффекты и даже абстинентная симптоматика, вплоть до метакогольных психозов, обсессивный или компульсивный характер влечения. Культурально обусловлено ритуальное употребление алкоголя и употребление в связи с различными социальными событиями. Обычно паттерны употребления отчетливо регулируются культуральными или, в современных сложных обществах, субкультуральными нормами.
Во всех культурах, где известен алкоголь, пьянство символизирует социальную солидарность и рассматривается как более соответствующее тем социальным ролям, которые связаны с внешним для групп окружением. В большинстве культур пьянство признается релевантным отношениям между полами, глубинным отношениям социального обмена между мужчинами и отношению человека с высшими силами (Mandelbaum, 1967, repr. 1979).
Важнейшими культуральными характеристиками алкоголизации являются поло-возрастные паттерны употребления. В Йельском кросс-культуральном исследовании алкоголизации (Bacon, 1976) на материале 139-e обществ изучались 49 переменных, описывающих алкогольные обычаи (многие из этих переменных были аналогичны примененным в исследовании McClelland). По 119-e обществам был проведен факторный анализ, выделивший: (1) интегрированный фактор алкоголизации; (2) фактор алкоголизма; (3) фактор стационарной наркологической помощи; (4) фактор общего употребления алкоголя.
Итегрированный фактор был связан с исторически сложившимися обычаями данного общества, и отражал сформировавшееся культуральное приспособление к алкоголизации. Этот фактор был наиболее oe?iei представлен в обществах с высоко организованной стратифицированной социальной структурой, и характеризовал генерализованное одобрение алкоголизации и значительное ее распространение. В таких обществах существовало сильное культуральное давление в направлении ответственности и послушания как в детстве, так и во взрослости.
Только в 4-х обществах алкоголизация была присуща исключительно мужчинам, в 43-х обществах, преимущественно западных, алкоголизация мужчин была преобладающей, и в 36-и обществах различий по полу не было. Различие по полу там, где оно устанавливалось, было обусловлено связью с интегрированным фактором.
Ранние исследования, проведенные на клинических выборках, такие, как работа E. Lisansky, демонстрировали различия в клинической и социальной картине алкоголизма в зависимости от пола. В названном исследовании, где изучались амбулаторные пациенты, было показано, что женщины-алкоголички, по сравнению с мужчинами, имели более частую наследственную отягощенность алкоголизмом, характеризовались более ранним началом алкоголизации, но позже теряли контроль, сам стиль алкоголизации был у них более злокачественным ("в одиночку"), однако задержания органами охраны правопорядка и госпитализации были у них более редки, а социальная интегрированность сохранялась чаще (Gordon G. et аl., 1968).
В исследовании C. Cloninger et al. (1978) изучались половые различия в генетической передаче психопатий, алкоголизма и криминальности на материале 227-и родственников первой степени 60-и пробандов - заключенных в связи с уголовными преступлениями в тюрьме Сент-Луиса и 365-и родственников первой степени больных алкоголизмом, находившихся на лечении в двух психиатрических больницах города, в сопоставлении с данными регистра двоен (173 монозиготных и 147 дизиготных пар).
Для антисоциальных личностей генетические и средовые факторы действовали одинаково и на мужчин и на женщин. Для преступности эти факторы также были важны, но в значительно меньшей степени. Преобладали же по силе влияния для обоих полов средовые факторы. Различия в алкоголизме между мужчинами и женщинами были связаны с другими, чем семейная предиспозиция, факторами. Основными причинами половых различий оказались: различная экспозиция в употреблении, частое предшествование развитию алкоголизма у женщин лечения по поводу депрессии, случаев потери близких, развода или нарушения отношений в семье. В то же время у женщин-алкоголичек была выше психопатологическая отягощенность наследственности другими, не связанными с алкоголизмом психическими расстройствами.
Как отмечают D. Birchmore a. R. Walderman (1975, repr. 1979), социетальные аттитьюды затрудняют обнаружение и лечение женщин-алкоголичек. Часто пьянство жены скрывает и муж, так как оно нарушает его маскулинный образ. На сокрытие и быстрое развитие аддикции у женщин влияют стыд и стигматизация. В связи с "двойным стандартом психического здоровья" (см. приложение 2) женщина-алкоголичка рассматривается врачами как "более больная", чем мужчина-алкоголик. У алкоголичек часто устанавливается нарушение психосексуального развития из-за нестабильности родительской семьи. Чаще у них наблюдается распад собственной семьи и выбор в мужья алкоголика.
В исследовании А.А. Гунько и В.Д. Москаленко (1993) была опрошена 41 совместно проживавшая супружеская пара, где жена страдала алкоголизмом, а муж - нет. Практически у всех мужей наблюдались психопатические и невротические расстройства, у некоторых - суицидные попытки. Степень выраженности психопатологических расстройств у мужей была связана со стадией алкогольной болезни у жены. Эти данные легко объясняются нарушением "Я"-образа у мужа.
При низкой значимости генетической предиспозиции для женского алкоголизма тем более важен поиск преципитирующих факторов, ведущих к его формированию. Перечень ситуаций, способствующих пьянству у женщин, сегодня включает практически все "события", встречающиеся в жизни женщины, от "поте-ри" до фригидности. Не подтверждаются и наблюдения о каких-либо особых (промискуитетных) паттернах сексуальной активности женщин-алкоголичек (Corriqan, 1974, repr. 1979). Культуральные паттерны употребления алкоголя остаются, таким образом, основными причинными объяснениями половых различий в алкоголизации.
В исследовании Е.С. Скворцовой и А.В. Прохорова (1992) методами опроса и анализа оценок со стороны лидеров изучалась алкоголизация школьников 6-х, 9-х и 11-х классов в Москве. Доля алкоголизировавшихся школьников увеличивалась с возрастом, причем к 11-у классу доля алкоголизировавшихся девушек (77,7%) начинала превышать долю алкоголизировавшихся юношей (65,3%).
Возрастные паттерны употребления привлекают внимание исследователей в аспектах возраста первой пробы алкоголя и возраста максимального эксцесса употребления. В исследовании A. Ullman изучались этнокультуральные различия в первом опыте алкоголизации среди 1524-х студентов одного из университетов Новой Англии, представлявших семь этнических групп. Полученные данные сравнивались с известным преваленсом алкоголизма в этих этнических группах. Представители групп с большим преваленсом алкоголизма чаще впервые попробовали алкоголь вне дома, в более раннем возрасте, не с членами семьи, и перенесли более выраженную интоксикацию (Gordon G. et al., 1968).
В американском национальном исследовании алкоголизма наиболее высокий уровень употребления устанавливался в возрастной группе 21 - 25 лет, что было объяснено высокой стрессогенностью социализационного процесса в Америке (Cahalan, 1976). Результаты отечественных исследований не позволяют провести прямые сопоставления с американскими данными. В современных исследованиях, проведенных в нашей стране, не учитывались этнокультуральные различия в первой пробе алкоголя, что объясняется традиционной направленностью этих работ на изучение внутрисемейных факторов.
В б.СССР и России, между тем, имеется значительная культуральная вариация паттернов употребления алкоголя, на что указывал еще В.М. Бехтерев (1912б, репр. 1988). Тяжелое социальное пьянство в отечественных работах практически не отделяется от алкоголизма, а культуральные особенности рассматриваются при этих состояниях как малозначимые даже в популяционных исследованиях (Морозов, 1988).
Тем больший интерес представляет исследование В.M. Segal (1976), где автор попытался сравнить паттерны алкоголизации и алкоголизма в советском и американском обществах. Это исследование было проведено в 1965-72 гг. и охватило 12475 чел. Анализ проводился только по России, где было опрошено и клинически оценено 5383 чел. В России же устанавливался и наивысший инцидент пьянства и алкоголизма среди всех республик тогдашнего СССР. Только менее половины тяжело пьющих демонстрировали симптомы зависимости, как они понимаются в рамках медицинской модели алкоголизма. От одной четверти до одной пятой обследованных имели до начала заболевания какие-либо невротические или психопатические симптомы. Среди американских алкоголиков доля таких лиц оказывается значительно выше (ср. с данными L. Robins with nowork).
Рассматривая историю алкоголизации в России, автор подчеркивает значение исторического опыта в усвоении паттернов алкоголизации. В тоже время массивная алкоголизация в стране была ограничена определенными социальными стратами и ситуациями. В период послереволюционного формирования "урбанизированной аморфной массы" населения эти паттерны алкоголизации распространились на все группы населения. В качестве способствовавших распространению пьянства после революции факторов Seqal называет отсутствие гражданских и политических свобод, беспомощность и бессилие, а отсюда и амбивалентное отношение к власти, постоянные материальные трудности, подавление спонтанной личностной активности, что результировало в пролонгированном социальном стрессе.
Наиболее высокий уровень алкоголизации отмечен автором среди рабочих промышленных предприятий крупных городов и работников сферы обслуживания, имевших дополнительные доходы. По роли тревоги в алкоголизации Segal сравнивает Россию с примитивными обществами. Кроме того, как и в примитивных обществах, пьянство становится в стране одной из ведущих форм связи индивида со своей социальной группой. Автор указывает также на сходство паттернов алкогольного поведения в рабочих районах городов и поселков городского типа России с негритянскими гетто в США.
Влияние культурального детерминированного стресса на алкоголизацию специально изучалось в работах J. Schaefer (1976) на материале случайной стратифицированной выборки 47 племенных обществ. Крайне тяжелые формы пьянства, причем связанные с агрессией, были установлены в тех обществах, где имелись страх сверхъестественных сил, слабо зафиксированная семейная структура, охотничья и собирательная технология, простое разделение труда и простая политическая система, отсутствие социально-классовых различий и простая организация общества. Эти данные были интерпретированы автором с позиций концепции McClelland. Люди в подобных обществах чувствуют тревогу и бессилие, а алкоголь помогает им чувствовать себя сильнее.
Для обществ, где преобладало "мягкое" пьянство, были характерны лояльность к власти, послушание, сохранение традиций, тесные семейные связи, аграрный тип технологии, фиксированное расселение по территории, сложное разделение труда и сложная политическая система, выраженные социально-классовые различия. Итерпретация данных здесь была осуществлена на основе концепции систем родства F. Hsu (1961b).
Концепция Hsu основывается на утверждении, что первичный источник поведения индивида в любой культуре лежит в природе его отношений с другими членами общества. Базисных стремлений у людей три - социабельность, безопасность и статус. Место индивида среди других не статично, и изменяется сообразно обстоятельствам. Первичную сеть отношений составляют отношения родства. Системы родства определяют общий паттерн мыслей и действий данного общества. Содержание систем родства определяет соотношение между взаимозависимостью и индивидуализмом, и детерминировано акцентом, придаваемом тому или иному первичному отношению в структуре родства.
Выделяются четыре типа содержания родства и соответствующих структурных связей.
А. Взаимозависимость между членами семьи и общности, акцент на оси "отец - сын" (большинство восточных народов).
В. Надежда индивидов прежде всего на себя, коренящаяся в признании превосходства оси "муж - жена" (западные народы).
С. Надежда на сверхъестественные силы, исходящая из акцента на оси "мать - сын" (народы Индостана).
D. Взаимозависимость, коренящаяся в оси "брат - брат" (некоторые народности Южной Африки).
В исследовании Schaefer "мягкое" пьянство коррелировало с акцентом на оси "отец - сын". Трезвость же была связана с осью "мать - сын". "Участие" в текущих делах умерших предков способствовало снижению чувства тревоги и беспомощности. Таким образом, общества с проективными системами, подобными вере в духов, имеют эффективные способы диффузии и снижения общего уровня тревоги среди своих членов. Политическая система влияла на уровень агрессии независимо от влияния на алкоголизацию.
Проблема наркотизации не является столь разработанной в своих культуральных аспектах. Интересные данные получены здесь отечественными исследователями. И.Ю. Лавкай и А.А. Александров (1991) обследовали 58 чешских и 38 русских (жителей Санкт-Петербурга) подростков-наркоманов, находившихся на амбулаторном или стационарном лечении. Основным выводом авторов явилось заключение о большем преваленсе среди русских подростков-наркоманов представителей делинквентной субкультуры.
Центральным вопросом выбора между медицинской и био-психосоциальной моделями алкоголизма, нарко- и токсикоманий, безусловно, является патологическая зависимость. В современном понимании зависимость - многомерный конструкт, включающий в себя систему субъективных, поведенческих, физиологических и биохимических феноменов. Исследования с применением факторного анализа, направленные на дифференциацию болезненных проявлений и эффектов социального научения в синдроме зависимости, консистентно выделяют соответствующий фактор, однако он объясняет не более 50% дисперсии наблюдаемой симптоматики. Эти данные приводят исследователей к пониманию синдрома зависимости как обратимого выступающего во многом следствием научения, могущего иметь различную выраженность, и включающего в себя адаптивно-компенсаторные процессы (Hodson, Stockwell, 1985).
Социально-психологическое понимание зависимости предлагает R. Room (1973). Феномены, определяющие понятие зависимости, могут быть описаны как расположенные на различных агрегативных уровнях, а сами симптомы определяются ситуацией, в которой находится индивид. Зависимость может быть локализована на любом из следующих уровней: физиологическом, психологическом, групповом, субкультуральном и культуральном. Зависимость на каком-то одном уровне не является необходимой причиной возникновения соответствующего поведения. Зависимость на одном уровне часто является причиной зависимости на другом уровне. Для клинических проявлений типична зависимость на нескольких уровнях.
В качестве иллюстрации своей концепции автор приводит связь положительных аттитьюдов к алкоголизации с профессиями, требующими принятия риска, агрессивности или насилия. Общество заинтересовано в культивировании таких аттитьюдов, например, в армии. Наркотики, в целом негативно воспринимаемые обществом, широко распространяются среди молодежи в "контр-культурах" как альтернатива вхождению в широкое общество. В подобных случаях ситуационная зависимость способна перекрывать и модифицировать зависимость, наступающую вследствие фармакологических эффектов.

ВВЕРХ