В.
ТАХКА - доктор
медицины, психоаналитик,
вице-президент Финской психоаналитической ассоциации,
вице-президент Европейской психоаналитической федерации
Введение
Потеря значимого объекта (здесь для простоты изложения я сконцентрируюсь
вокруг потери человеческого объекта любви) постоянно активизирует в человеке
различного рода внутренние попытки сопротивляться реальности потери либо
путем ее отрицания, либо путем замещения объекта потери новым объектом,
либо попыткой сохранить его посредством различных форм интернализации.
Конечный результат будет зависеть от природы отношений к утраченному объекту,
а также от форм интернализации или других ранее использовавшихся механизмов
и от того, насколько успешным было их использование.
С момента выхода работы Фрейда "Траур и меланхолия" (1917) траур
и депрессия считаются двумя главными альтернативами человеческого способа
справиться с потерей значимых объектов. Другими предложенными и описанными
в качестве главных альтернативами были отрицание потери или ее значения
с идеализацией утраченного объекта или без таковой, быстрая замена его
новым объектом, патологическая печаль по "связанным" с ним объектам
или идеям (Volkan, 1981), развитие соматического или психосоматического
заболевания, а также пристрастие к алкоголю, наркотикам или перееданию.
Согласно общепринятому мнению, чем в большей степени инфантильно, зависимо
и амбивалентно отношение субъекта к утраченному объекту, тем больше вероятность
того, что вместо более или менее нормального процесса траура (mourning
process) его реакцией на потерю будет одна или сразу несколько патологических
альтернатив. Моя цель в данном исследовании - внимательное рассмотрение
способов обращения взрослой личности с утратой объекта под новым углом
зрения, благодаря чему, я надеюсь, можно будет вынести на обсуждение некоторые
новые аспекты для более глубокого понимания этого процесса. В частности,
я подробно рассмотрю, что подразумевается под традиционной концепцией
работы горя (mourning work) и из каких различных составляющих процессов
эта работа горя, по всей видимости, состоит.
Интернализация
Концепция интернализации как непременного проводника психического развития,
а также ее последовательные уровни и формы, подробно рассматривались в
предыдущих главах. Несмотря на то, что формирование недифференцированных
представлений ребенка с объективной точки зрения является результатом
удовлетворительных взаимоотношений между ним и первым опекающим его лицом,
внешнее и внутреннее Собственное Я и объект должны быть дифференцированны
в мире переживаний ребенка, прежде чем интернализация станет возможной
в качестве субъективного переживания.
Как было сказано выше, эмпирическая дихотомия между Собственным Я и объектом,
будучи основой и предпосылкой для субъективного существования человека,
поддерживая, защищая и улучшая переживания Собственного Я, рассматривается
здесь как центральная мотивация для всего последующего психического развития.
Поскольку дифференцированное переживание Собственного Я с самого начала
зависит от параллельного существования представляемого объекта, сущностно
необходимая мотивация сохранности Собственного Я не может поддерживаться
отдельно от сохранности объекта. Таким образом, процессы интернализации
мотивируются и проявляются в качестве защиты Собственным Я своего существования
посредством все более продвинутых способов обеспечения доступности объекта
в мире переживаний индивида.
Первая форма интернализации обычно описывается как интроекция, создание
интроектов, либо как переживания внутреннего присутствия объекта. Интроекция,
таким образом, может рассматриваться как ответственная также и за создание
образа "абсолютно плохого" объекта, на который первоначально
будет канализироваться и проецироваться фрустрация-агрессия и который
впоследствии будет опасен тем, что может восприниматься в качестве преследующего
плохого интроекта. Тем не менее, интроекция изначально и более специфически
относится к попытке Собственного Я обеспечить свое дифференцированное
существование путем поддерживания диалога с образом "абсолютно хорошего"
объекта.
Как говорилось во второй главе, интроект является репрезентацией объекта,
которая не растворяется в представлении о Собственном Я в качестве идентификаций,
но переживается во внутреннем мире субъекта как отдельное "психическое
присутствие". Он [объект] переживается как имеющий свое собственное,
независимое существование, и его поведение не может быть сознательно контролируемо
субъектом. Переживается ли интроект в качестве защищающего или как угрожающий,
он всегда переживается как отношение объекта, сохраняемое во внутреннем
мире, как объект, с которым продолжаются взаимодействия. Он переживается
как существующий внутри, не будучи, однако, частью Собственного Я.
Интроекты поддерживают внутреннюю связь между Собственным Я и объектом,
когда последний отсутствует. В ранних интернализациях, когда дифференцированность
между Собственным Я и объектом еще только приблизительно установлена,
интроекты, по-видимому, играют центральную роль. В ходе дальнейшего развития
личности интроекты в основном встраиваются в ее развивающиеся структуры
посредством идентификаций с их различными аспектами и функциями. Некоторые
из них могут, однако, оставаться не встроенными во внутренний мир субъекта
и, представляя разные уровни сознания, впоследствии могут различными способами
участвовать и приводить к образованию симптомов (Schafer, 1968).
Как хорошо известно, даже у нормального взрослого в ситуациях, когда он
чувствует себя неспособным справиться в одиночку, первоначальные интроекты
могут временно возвращаться. Некоторые идентификации могут быть в связи
с этим регрессивно трансформированы в интроект, который в качестве психического
представителя объекта переживается впоследствие как поддерживающий и помогающий
субъекту преодолеть данный кризис и справиться с ним (Schafer, 1968).
Характерно, что когда происходит потеря объекта, утраченный объект более
или менее продолжительный период времени переживается в качестве интроекта.
Тем не менее впоследствие он не представляет регрессивной трансформации
идентификаций в интроект, но является попыткой защитить Собственное Я
от переживания тотальной потери объекта путем сохранения объекта во внутреннем
мире до тех пор, пока полная проработка (working through) потери постепенно
не сделает это излишним (Abraham, 1924; Fenichel, 1945). Поэтому, несмотря
на то, что интроекция после потери объекта представляет собой регрессивный
феномен, возникающий в результате интроект как правило не претерпевает
значительных регрессивных изменений по сравнению с его репрезентацией
до потери объекта.
Мать замещает, особенно в начале стадии сепарации-индивидуации и все меньше
к ее концу, еще неинтернализованные структуры ребенка, репрезентируя таким
образом отсутствующие части его личности. Переживание ребенком объекта
в течение этого периода характеризуется примитивной амбивалентностью,
в которой образ объекта будет постоянно колебаться между "абсолютно
хорошим" и "абсолютно плохим" в соответствии с удовлетворяющей
или фрустрирующей природой соответствующего функционирования матери. Я
назвал такого рода переживания и отношения, преобладающие до установления
константности Собственного Я и объекта, функциональными, специфически
относящимися к структурной неспособности ребенка переживать объект иначе,
чем группу функций, существующих изначально исключительно для удовлетворения
потребностей и желаний ребенка.
Несмотря на это, рядом с продолжающейся примитивной амбивалентностью и
защитной манипуляцией представляемым миром путем интроекции, проекции
и отрицания, процессы функционально-селективной идентификации начнут выстраивать
структуру Собственного Я ребенка таким путем, который в итоге приводит
к установлению константности Собственного Я и объекта. Как говорилось
во второй главе, селективные идентификации с функциями объекта все в большей
мере будут позволять развивающейся индивидуальности обходиться без прислуги
и обслуживать себя самой, что до сих пор для нее за нее делал объект.
В структурообразующей, функционально-специфической идентификации ребенок,
таким образом, отказывается от матери как от источника особой заботы и
замещает ее своей новой функцией. Затем, в качестве исполнителя этой функции,
ребенок в этом конкретном отношении становится независимым от объекта.
По мере того как Собственное Я ребенка принимает на себя функциональные
услуги матери, пробуждение соответствующей потребности не ощущается более
как требование к матери обеспечить эту услугу, но вместо этого мобилизует
недавно интернализованную собственную функцию ребенка. Это ведет к устранению
фрустрации-агрессии и к освобождению репрезентации матери от примитивной
амбивалентности в данном частном отношении.
Во второй главе было описано как функционально-селективная идентификация
будет приводить не только к установлению новой функции Собственного Я,
но одновременно к превращению образа объекта в абстрактный и информативный,
с которым происходит идентификация и, таким образом, в отличие от интроекта,
к превращению образа объекта в сознании ребенка в управляемый по его усмотрению.
Интеграция накапливающихся информативных представлений об объекте должна
произойти в определенное время, чтобы был достигнут уровень появления
индивидуального образа объекта и тем самым установилась константность
Собственного Я и объекта.
Однако, прежде чем установилась эта интеграция и родился индивидуальный
объект, отношение к объекту может быть только исключительно эксплуатирующим
и ни благодарность, ни любознательность, ни стремление к персоне не могут
испытываться в этой связи. Поскольку объект все еще представляет жизненно
важные части личности ребенка, он не может быть оставлен посредством какой
бы то ни было проработки процессов, как, например, собственно траур. Необходимая
внешняя услуга, которая была потеряна, может быть заменена только новой
заботой или замещена функциональной идентификацией. Только личность может
быть объектом печали, но не функция (Tahka , 1979).
Я скорее вижу идентичность как результат интернализации, нежели как сам
процесс интернализации (Kernberg, 1966). Идентичность представляет новый,
основанный на радикально новой репрезентационной интеграции уровень переживаний
Собственного Я, который становится возможным благодаря достаточному накоплению
информативных представлений через функционально-селективные идентификации.
Переход порога константности Собственного Я и объекта знаменует главную
перемену в способе ребенка переживать себя и свои объекты, а также самостоятельно
справляться с отсутствием объекта. Интеграция индивидуализированных образов
Собственного Я и объекта как абстрактных сущностей позволяет осуществиться
полному эмоциональному катексису представлений об объекте, как о ее или
его содержательном представлении, которое теперь может свободно вспоминаться,
о котором можно думать, фантазировать и к которому можно стремиться на
собственных условиях субъекта.
Объектное отношение, поднятое до уровня взаимосвязи между индивидуальностями,
до открытия и знакомства с личным внутренним миром объекта, делает возможными
любовь и идеализацию объекта как уникального человеческого существа. Как
уже говорилось во второй и третьей главах, индивидуализация другой личности
в качестве объекта любви и восхищения будет мотивировать и делать возможным
появление в ребенке таких способностей, как эмпатия, забота и благодарность,
но также и ревность, соперничество и ненависть к индивидуальному объекту.
Новые формы идентификации, в особенности оценочно-селективные и информативные,
будут появляться и продолжать улучшать индивидуальную идентичность и переживание
объекта.
Даже если индивидуализированный ребенок стал способным управляться с отсутствием
объекта на вторичном процессуальном уровне психического развития, это
все еще будет относиться только к обстоятельствам, в которых ребенок знает,
что центральный либидинозный объект существует во внешнем мире. До тех
пор, пока объект необходим как способствующий развитию, у формирующейся
личности еще отсутствуют внутренние механизмы совладания с потерей центрального
либидинозного объекта ( Wollfenstein, 1966), то есть, механизмы, позволяющие
принять потерю и трансформировать представление о присутствующем объекте
в образ объекта из прошлого.
Как подчеркивалось некоторыми авторами-психоаналитиками (Loewald, 1962;
Wolfenstein, 1969), возрастающая индивидуальность, по-видимому, становится
способной иметь дело с потерей центрального объекта через происходящий
в подростковый период относительный отход от объектов своего детства,
когда в норме у индивида обычно убывают самые насущные потребности в связанных
с его развитием объектах.
Формами интернализации, традиционно считающимися более важными как для
развития личности, так и в ситуации потери объекта, являются интроекция
и идентификация. Тем не менее, я бы предложил добавить к этим признанным
формам интернализации внутренний процесс, центральное положение которого
в связи с потерей объекта явление хорошо известное, но значение которого
в качестве эволюционно более высокой формы интернализации не признано
в достаточной степени, и вследствие этого, насколько мне известно, не
считается таковым. Я имею в виду психический процесс, через который объект,
до этого переживавшийся как существующий во внешнем мире, становится воспоминанием
об объекте. В этом процессе меняется природа представления об объекте,
так как объект, принадлежащий к настоящему и внешнему миру, меняется на
другой, принадлежащий к прошлому и к сфере воспоминаний.
Этот процесс не равнозначен созданию внутреннего объекта, переживаемого
как имеющего независимое, автономное существование, как в случае интроекции.
Не означает он и впитывание свойств объекта в представление о Собственном
Я в форме идентификации. Вместо этого указанный процесс представляет собой
совершенно иную форму интернализации: образование представления о потерянном
объекте и его интеграцию в воспоминании о нем, как если бы он переживался
в течение определенного периода жизни. Как только установилось воспоминание
об объекте, его позднейшее восстановление в памяти и его обратный уход
из сознания неизменно переживаются как деятельность Собственного Я, происходящая
исключительно по собственному усмотрению субъекта. Хотя такое воспоминание
переживается как полностью дифференцированное представление об объекте,
не предполагается никаких иллюзий, имеющих отношение к его отдельному
и автономному существованию. По сравнению с фантазийными объектами, обладающими
различными функциями исполнения желаний, воспоминание об объекте включает
знание того, что от него больше нечего ждать, и, следовательно, в своей
полностью завершенной форме он имеет шанс стать самым реалистичным из
всех существующих представлений об объекте.
Позднее я еще вернусь к этой форме интернализации, которую я назвал, за
неимением лучшего термина, образованием воспоминания. Этот термин предлагается
как представляющий третью главную форму интернализации в эволюционной
последовательности способов обращения с потерей объекта.
Таким образом, интроекция, идентификация и образование воспоминания, вероятно,
представляют основные способы сопротивления индивида потере объекта и
совладания с этой потерей на протяжении различных стадий индивидуального
развития и взаимосвязи с объектом. Интроекция создает иллюзию присутствия
объекта, когда он все еще является необходимым предварительным условием
для субъективного психологического существования ребенка. Идентификация,
со своей стороны, заменяет аспекты объекта структурами Собственного Я,
делающими возможным появление индивидуального информативного представления
об объекте, которое может быть свободно использовано в фантазии, и тогда
с отсутствием объекта можно активно управляться и переносить его. И, наконец,
образование воспоминания становится возможным, когда потерянные объекты
более не являются главными связанными с развитием объектами и их потеря,
следовательно, может быть терпима и представления о них могут храниться
теперь в качестве представления объекта из прошлого.
Таким образом, три формы интернализации, очевидно, представляют эволюционную
последовательность способов управления с эмпирическим отсутствием и в
конце концов с потерей образа внешнего объекта. В то время как вначале
потеря объекта означает для Собственного Я эмпирическую смерть, развивающиеся
процессы (работа горя) и результаты интернализации постепенно делают возможным
для Собственного Я допущение потери, ее преодоление и собственное выживание.
Проработка потери объекта
Классический термин работа траура (mourning work) (Freud, 1917) вряд ли
достаточен для охвата комплексного процесса проработки потери значимого
объекта. "Траур", так же как и "скорбь" и "горе",
предполагает сильное желание и острую тоску, которые, однако, относятся
лишь к элементам потерянного отношения, переживавшимся как позитивные.
Негативные аспекты объекта не являются предметом страстного желания или
страдания; напротив, их исчезновение ощущается как облегчение, даже если
оно легко скрывается за чувством вины и/или за защитной идеализацией потерянного
лица. К тому же, в этом процессе существуют дополнительные элементы, не
включающие в себя психическую активность в традиционном понимании работы
траура. Чтобы лучше описать весь процесс, кажется более уместным говорить
о "проработке потери" или просто об "отношении с потерей".
Траур в классическом понимании этого термина очевидно представляет лишь
одну важную часть этого процесса.
Отношение к потери объекта решающим образом зависит от природы потерянных
отношений и от уровня развития личности субъекта. Как я постараюсь показать
ниже, способы и механизмы, используемые в ситуации потери, и ее последствия,
различны в зависимости от пропорции функциональных и индивидуальных элементов
объектной взаимосвязи, заключенной в потерянных отношениях. Другими словами,
до какой степени это были отношения к функциональным услугам со стороны
другой персоны, переживаемые как очевидные для Собственного Я, и до какой
степени это были отношения к индивидуальному человеческому существу, переживаемые
как уникальные и самостоятельные.
Как уже подчеркивал Абрахам, первой реакцией на потерю значимого объекта
как правило будет образование интроекта. Это нормальная экстренная мера,
которая защищает субъект от невыносимого переживания полной потери объекта
и обеспечивает ему внутренние отношения с объектом столь долго, сколь
необходимо для полной проработки потери (Abraham, 1924; Fenichel, 1945).
Процесс, традиционно именуемый работой траура, по сути представлен различного
рода взаимодействиями и переговорами с внутренним представителем потерянного
объекта. Интроект имеет все качества последнего, пробуждая в субъекте
соответствующие чувства, страхи и отношения.
Субъективно осознаваемое существование интроекта обычно является сильнейшим
и наиболее ясным в начале процесса проработки. В ходе этого процесса интроект
потерянного объекта будет с нарастающей интенсивностью увядать и в итоге
исчезнет, в соответствии с его замещением другими формами интернализации
и заместительными объектными отношениями. Показателями этого развития,
в наибольшей степени заслуживающими доверия, часто являются сны субъекта,
в которых потерянный объект обычно постепенно теряет свою витальность
и часто, в конечном счете, появляется в качестве умирающего или мертвого
(Pollock, 1961; Volkan,1981).
Мне кажется, что в обращении субъекта с потерей объекта можно выделить
два главных типа процессов, которые обычно присутствуют одновременно,
хотя и в высшей степени индивидуально в различных пропорциях.
Первый из этих процессов представляет собой отношение субъекта к настоящей
утрате объекта и вынуждает обходиться с потерянным объектом как с целой
и индивидуальной личностью. Другой включает в себя способы и попытки справиться
с утратой функциональных по своей природе аспектов объекта. Упомянутые
аспекты представляли отсутствующие части личности субъекта и их потеря,
таким образом, означает соответствующую потерю его потенциального Собственного
Я.
Обращение с потерей индивидуального объекта (потеря объекта как такового)
Либидинозные аспекты отношений
К ним относятся доставляющие удовольствие общие с потерянным объектом
переживания и его позитивно переживаемые особенности. Ощущение горя и
страстное желание как таковое относятся к этим переживаниям и качествам
объекта, а обращение с их потерей наиболее близко соответствует классической
картине работы траура. Позитивные общие переживания и любимые и страстно
желаемые аспекты объекта один за другим возвращаются в сознание субъекта
и сталкиваются с болезненной реальностью: "Этого никогда не вернуть".
Конфронтация с реальностью связана не только с болезненным аффектом траура,
но и с утраченным объектом как все еще существующим и живущим во вспоминаемом
переживании субъекта, а также с его заменой воспоминанием, в котором объект
переживается, в той мере, в какой это касается данного переживания, как
принадлежащий прошлому. В то же время все тот же аспект, ставший частью
воспоминания об объекте, будет становиться ненужным в интроекте и исчезать.
Более примитивная интернализация заменилась интернализацией более развитой
и ориентированной на реальность.
Аффекты печали и острой тоски болезненны и приводят к различным попыткам
избежать их. Одной из форм такого избегания является одностороннее воспоминание
только фрустрирующих аспектов потерянного отношения. Такая форма обычно
образует защитное отношение облегчения и "освобождения". Результатом
будет затягивание и стагнация процесса траура до тех пор, пока позитивные
стороны отношения и чувство горечи и тоски, которое вызывает их потеря,
не сталкиваются с фрустрирующими аспектами и полностью не прорабатываются.
Типичной опасностью, возникающей в ситуации потери либидинозных аспектов
индивидуальных объектных отношений, по-видимому, является потеря любви
объекта. Она должна быть достаточно переносима и преодолима, прежде чем
может быть завершена проработка этой части утраты.
Агрессивные аспекты отношений
Имеется в виду обращение с фрустрирующими в целом переживаниями, к их
проработке и к качествам потерянного объекта, переживаемым как негативные.
Следует особенно выделить, что существование в одном и том же отношении
аспектов, вызывающих любовь и ненависть, в индивидуальных объектных отношениях
не означает амбивалентности в том же самом смысле, что и в функциональных
объектных отношениях. В последнем виде отношений объект становится "хорошим"
или "плохим" в зависимости от того, переживается ли его функция
в данный момент как приносящая удовлетворение или фрустрирующая, в то
время как на индивидуальном уровне это вопрос фрустраций, пережитых с
индивидуальным и самостоятельным человеческим существом, а также вопрос
чувств злости и горечи, вызываемых этими фрустрациями. В то время как
предыдущий раздел рассматривал объект любви как таковой, этот посвящен
объекту ненависти, а не примитивной функциональной амбивалентности.
Как хорошо известно, часто чрезвычайно трудно позволить чувствам и воспоминаниям,
ассоциирующимся с негативными переживаниями о потерянном объекте, войти
в сознание индивида. Принцип de mortuis nihil nisi bene * (Сноска. * О
мертвых хорошо либо ничего (лат.). - Прим. перев.) отражает вину и страх
наказания, которые вызваны враждебными чувствами по отношению к покойнику
и общим стремлением скрыть их защитной идеализацией. До начала осознания
этих чувств и негативных переживаний прошлого, на которых они основаны,
интроект потерянного объекта переживается зачастую как угрожающий, пугающий
и злонамеренный. Несмотря на это, как только эти чувства и переживания
становятся сознательными, терпимыми и прорабатываются, они становятся
частью объекта воспоминания с соответствующими редукциями в интроекте.
Тревога, которую в достаточной мере приходится преодолевать субъекту,
прежде чем он станет способным осознавать и прорабатывать агрессивные
аспекты потерянных индивидуальных отношений с объектом, обычно, по всей
видимости, относится к бессознательным угрозам кастрации и наказания суперэго.
Интеграция
Обычно внутреннее обращение с потерей индивидуализированного объекта ведет
к прогрессивной интеграции его или ее различных аспектов, переживаемых
как позитивные и негативные, во все более реалистичных пропорциях. Промежуточный
интроект постепенно заменяется воспоминанием о потерянном индивидуальном
человеческом существе, которое было не только любимо, но также ненавистно,
и с которым были связаны не только хорошие и счастливые, но и фрустрирующие,
несчастливые переживания.
То, что было сказано до сих пор, относится к индивидуальным элементам
потерянных отношений. Главной формой интернализации, используемой в обращении
с потерей этих элементов, по-видимому, является то, что я предлагаю назвать
"образованием воспоминания", в котором репрезентация внешнего
и живого объекта становится воспоминанием об объекте, то есть - представлением
об объекте из прошлого.
В зависимости от жизненной ситуации субъекта образ объекта, живущий теперь
только в воспоминаниях субъекта, будет сохранять различные количества
аффективного катексиса. Тем не менее теперь субъект в принципе волен искать
новые объекты для индивидуализированных частей своей объектной взаимосвязи.
Это также представляет собой ту часть проработки потери объекта, из которой
субъект может реально научиться тому, что искать, а чего избегать в своих
последующих выборах объекта.
Обращение с потерей функционального объекта (потеря вспомогательного
Собственного Я)
В этом разделе я вкратце опишу главные способы, которыми при (относительно)
нормальной проработке потери объекта обращаются с функциональными элементами,
свойственными объектным отношениям. Эти функциональные элементы представляют
отношение не к личности, а к функциям, которые она или он выполняли для
субъекта, так что в этом отношении объект представлен недостающей, неинтернализованной
частью личности субъекта. В той мере, в какой объект представлял такое
функциональное вспомогательное Собственное Я в дополнение к тому, что
был объектом как таковым, его потеря будет также всегда приводить и к
повреждению Собственного Я. Часть собственного я утрачивается вместе с
объектом.
Следует подчеркнуть, что хотя в существующих отношениях функциональные
элементы часто остаются незамеченными и затененными индивидуальными объектными
отношениями, большинство значимых и длительных объектных отношений имеют
и функциональные, и индивидуальные элементы. Поэтому потеря такого объекта
также постоянно означает в различной степени потерю вспомогательного Собственного
Я.
Как утверждалось выше, потеря функции не может быть урегулирована теми
же способами, что и потеря личности. Отношение субъекта к оказываемым
функциональным объектом услугам в высшей степени зависимо от них, и их
потеря может быть успешно пережита лишь на одном из двух альтернативных
направлений: либо субъекту самому приходится начинать выполнять функции,
до сих пор выполняемые объектом, либо он вынужден искать ему замену. Первый
вариант означает установление идентификаций с теми функциональными услугами,
которые потерянный объект обычно выполнял для субъекта. Вне сомнений,
он представляет альтернативу, более выгодную для субъекта, чем замена,
поскольку такие идентификации при условии их успешности будут расширять
набор защитных средств личности субъекта и повышать степень его структурализации.
Несмотря на это, процесс идентификации часто будет оставаться лишь частичным
или не достигать цели. Эта тенденция тем больше выражена, чем более существенно
было участие, которое имели функциональные элементы в потерянных отношениях
и/или чем более значимы были функции субъекта, требующие поддержки извне.
В таких обстоятельствах попытка субъекта начать самому выполнять функциональные
услуги, ранее выполнявшиеся объектом, означала бы разрыв связи с функциональным
объектом с вытекающей отсюда мобилизацией интенсивной сепарационной тревоги.
Поэтому даже при относительно нормальном процессе проработки, следующим
за потерей объекта, субъект нередко временно прибегает к замене (потерянных
функциональных элементов) в то время, когда он работает с потерей индивидуального
объекта, поскольку задействованы функциональные элементы потери. Такая
замена предлагается выпивкой, перееданием, употреблением наркотиков или
поиском функциональных объектов в неспецифических, часто мимолетных взаимоотношениях.
Когда проработка потери объекта как такового в достаточной степени завершена
и субъект готов искать новый объект, функциональные элементы, подвергшиеся
замене, обычно переносятся как таковые в новые отношения.
Проработка потери объекта, таким образом, в норме всегда будет вовлекать
в себя три главных типа интернализации: интроекцию, идентификацию и образование
воспоминания. Интроекция делает данный процесс возможным, сохраняя объект
таким образом, что расставание с его (объекта) внешним существованием
может быть постепенно осуществлено. Идентификация используется в попытках
заменить потерю вспомогательного Собственного Я, представленного функциональным
объектом, в то время, как формирование воспоминания об объекте как таковом
делает возможным расставание с ним как с личностью, живущей во внешнем
мире. Последнее является также необходимым предварительным условием для
того, чтобы последующий объект стал новым объектом, а не просто копией
или суррогатом потерянного.
Неудача проработки потери объекта
Выше я попытался проанализировать элементы, которые, вероятно, в различных
пропорциях включены в процесс нормальной проработки потери объекта. Я
также попытался изложить в порядке рабочей гипотезы факторы, которые обычно
имеют тенденцию задерживать или нарушать течение этого нормального процесса.
До определенной степени такие нарушения являются скорее правилом, нежели
исключением в обращении с потерей значимого объекта.
Однако, насколько мы знаем, этот процесс может быть более серьезно нарушен
или совсем не состояться, что приводит к различным патологическим результатам.
Очевидно, что девиантные и искаженные формы проработки потери объекта
отражают нарушенные истории личностей и объектных отношений этих личностей
с людьми, имеющими к ним отношение. В этом контексте я не готов пространно
обсуждать, каким образом следовало бы понимать развитие различных патологических
альтернатив на основе того, что было сказано выше о различных аспектах
и элементах, присущих проработке потери объекта. По этой причине я затрону
эти вопросы лишь кратко и в порядке рабочей гипотезы.
Неудача проработки потери индивидуального объекта
Факторами, которые, по-видимому, наиболее серьезно нарушают процесс проработки
потери индивидуального объекта, являются динамически активные невротические
конфликты, которые исказили потерю объектных отношений элементами чрезмерного
триадного переноса. Относительное высвобождение от потерянного объекта
как результат успешной проработки потери означал бы потом оставление эдипового
объекта и его любви, к которой субъект привязан посредством своих бессознательных
конфликтов.
Невротические чувства вины и страха кастрации и осуждения со стороны суперэго
также могут частично или полностью не позволять агрессивным аспектам потерянных
отношений становиться сознательными и быть проработанными, таким образом,
в результате вместо этого будет происходить ригидная и продолжительная
идеализация потерянного объекта.
Невротические проблемы могут, таким образом, разными способами прекращать
проработку потери индивидуального объекта и приводить к пролонгированию
или сохранению навсегда конфликтного отношения с интроектом, как в описанном
Волканом (1981) случае с патологическим трауром. Когда невротические чувства
вины и бессознательные агрессивные элементы отношений находятся на переднем
плане, в конечном результате имеется тенденция к развитию невротической
депрессии. Вполне обычным результатом также является перемещение эдиповых
переносных элементов как таковых на новые объектные отношения.
Неудача проработки потери функционального объекта
Как уже подчеркивалось, попытки разрешить проблему потери функциональных
элементов объекта посредством структурообразующих идентификаций затруднены
или не допускаются прежде всего вследствие сепарационной тревоги, которая
специфически связана с функциональной привязанностью к объекту.
Если потерянный объект был в значительной степени функциональным, обращение
с потерей этих элементов будет иметь первостепенное значение для всей
проработки потери и будет решающим образом определять ее течение и результат.
Из клинической практики мы знаем, что чем менее структурирована личность
субъекта и, соответственно, чем более функциональны его отношения к потерянному
объекту, тем больше вероятность того, что потеря будет сопровождаться
немедленной заменой потерянного объекта новым - чрезмерным пристрастием
к алкоголю или наркотикам, или развитием психосоматических симптомов,
соматического заболевания, или депрессией более тяжелой, чем невротическая.
Поскольку здесь затрагиваются различные патологические результаты проработки
потери объекта, большинство психоаналитических рассуждений на эту тему
связано с депрессией. Здесь я не буду пытаться делать обзор различных
теорий, касающихся развития и движущих сил депрессии, но по-видимому,
разработка психоаналитической теории психотической депрессии не продвинулась
особенно далеко со времен классических формулировок Фрейда (1917). Как
хорошо известно, эта теория базируется на концепции глобальной интернализации
амбивалентно переживаемого потерянного объекта и последующего обращения
агрессии против Собственного Я субъекта, измененного идентификацией.
Формулировки Бибринга (1953) относительно общего значения нарциссических
травм как производителей депрессивного аффекта и взгляд Иоффе и Сандлера
(1965) на депрессию как на психическую боль, проистекающую из переживания
различия между идеалом и реальным состоянием собственного я, представляют
важные дополнения к психоаналитической теории депрессии, но являются менее
полезными для понимания развития и движущих сил тяжелых клинических депрессий.
Представленная здесь схема обращения с потерей объекта, так же как и представленный
во второй главе обзор, касающийся депрессивного решения проблемы в раннем
детстве, может быть использована для достижения более глубокого понимания
внутренних условий, способствующих тяжелым и откровенно психотическим
депрессиям. Однако эта тема слишком обширна и сложна, чтобы быть предметом
обсуждения в данной связи.
Потеря дополнительного объекта
Потеря главного объекта любви часто включает в себя дополнительную объектную
потерю, отличающуюся по своей природе и степени значимости. Это прежде
всего относится к тем объектам, в сознании которых потерянный объект и
выживший партнер (субъект) были нераздельно связаны друг с другом. В частности,
потеря супруга как правило влечет за собой потерю определенных друзей
и родственников.
В какой мере это будет иметь место, зависит от того, насколько эти дополнительные
объекты воспринимали как потерянный объект, так и уцелевший субъект в
качестве индивидуальных личностей, или в качестве нераздельного функционального
целого, которое после исчезновения его важных частичных аспектов, теряет
свою полезность для друзей и родственников, имеющих к нему отношение.
Кроме того, даже на индивидуальном уровне объектной связи различные эдипально-детерминированные
фантазии о разбитой паре могут часто приводить к отказу от ее оставшейся
части.
Если в отношении к паре друзей и родственников преобладали эдиповы переносные
элементы, то они склонны переживать потерю одного из партнеров как потерю
важной бессознательной фантазии. Независимо от того, касается ли это взрослых
детей, других родственников или друзей, потеря такого объекта приводит
как правило к потрясению или разрушению в них компенсирующей и уравновешивающей
фантазии, которая возможно была для них существенно важной в совладании
с их остающимися эдиповыми проблемами. Результатом могут быть такие перемены
в их отношении к оставшемуся в живых супругу, которые будут представлять
для последнего неожиданную потерю дополнительного объекта.
Вольфенштейн (1966, 1967) подчеркивал, что дети, потерявшие родителя,
стараются управлять враждебностью, прежде направленной на этого родителя,
путем его или ее идеализации и смещая свои агрессивные чувства на оставшегося
родителя. Тем не менее, это наблюдение в равной степени применимо к подобным
потерям в последующей жизни при условии, что данная пара бессознательно
представляла преобладающе эдиповы объекты для их родственников или друзей.
Выживший партнер может потом обнаружить себя в качестве мишени неожиданной
и очевидно неудовлетворенной враждебности, которая может значительно усиливать
и активизировать его переживание потери объекта и сопутствующую необходимость
ее проработки.
Отношение родственников и друзей к выжившему члену пары будет подвержено
даже еще более жесткому испытанию, если и когда последний найдет для себя
новый объект любви. Уже порядочно потрясенная, но все еще возможно функционирующая
эдипова фантазия может тогда полностью обрушиться и потерять свое привычное
удовлетворяющее и защитное значение. Вместо этого первичные конфликты
имеют склонность к активации со всеми сопровождающими их чувствами фрустрации,
ревности и агрессии, либо явными, либо маскируемыми различными защитными
действиями. Далее оставшаяся часть первоначальной пары часто переживается
как изменившаяся в худшую сторону и часто обвиняется в пренебрежении и
отвержении своих родственников и друзей. Если она выбирает новый объект
любви вместо того, чтобы с удвоенной силой бороться за спасение по крайней
мере части их компенсаторных и уравновешивающих фантазий, то некоторым
неопределенным способом воспринимается ими как предавшая и своего потерянного
партнера, и своих друзей, и родственников. Достаточно часто результат
будет таковым, что друзья и родственники прерывают свой эмоциональный
контакт с выжившей частью пары, которая потом обнаруживает себя столкнувшейся
лицом к лицу со множественной объектной потерей.
Такой разрыв с тем, кто первоначально пострадал от потери, не только представляет
для последнего потерю объекта, но и часто также несет более или менее
ясное послание: "Ты должен был бы умереть со своим супругом - по
крайней мере я буду относиться к тебе, как если бы ты был мертв".
Своей прямой обвиняющей враждебностью это послание склонно мешать проработке
субъектом потери дополнительного объекта и склонно приводить к контрагрессии
и отрицанию значения потери или к усилению тенденции к депрессивному развитию.
Поскольку другие объекты редко являются настолько жизненно значимыми,
как центральный объект любви, то их потеря, как правило, не влечет за
собой образование интроектов. С другой стороны, несмотря на это, эти виды
дополнительной потери будут прорабатываться по существу теми же методами,
которые были использованы при обращении с первичной потерей, а именно
посредством замещения, идентификации и образованием воспоминания. Этот
процесс включает соответствующую ревизию образа Собственного Я субъекта,
в ходе которой покидаются его прежние роли в качестве функционального
поставщика или носителя эдиповых фантазий для других объектов.
Заключение
Все значимые, длительные и устойчивые объектные отношения включают в себя
в различных пропорциях как функциональные (объект, представляющий недостающие
части личности субъекта), так и индивидуализированные (объект, переживаемый
как отдельный индивид) аспекты. В ходе проработки потери объекта эти два
аспекта преодолеваются разными способами: функциональные элементы в основном
путем замещения и идентификации с потерянными функциональными услугами,
а индивидуальные аспекты по большей части путем образования воспоминания.
Выражение "образование воспоминания" впервые было введено здесь
как название для третьей главной формы интернализации в последовательном
развитии способов преодоления потери объекта.
Эти процессы могут быть нарушены большим количеством факторов и патологический
результат, по всей видимости, будет тем более вероятным, чем больше в
потерянных отношениях доминировали функциональные элементы.
Также важно понять, что потеря главного объекта имеет склонность приводить
к дополнительным объектным потерям, которые должны быть проработаны в
дополнение к первичной потере.
Приложение
Потери, сопровождающие жизнь, не ограничены потерями отношений со значимыми
лицами. Потеря является существенной составляющей человеческой жизни,
с которой ей постоянно приходится сталкиваться, чтобы поддерживать жизнь
как значимое переживание. В своих классических работах Эриксон (1950,
1956, 1959) описал серию психосоциальных кризисов, каждый из которых представляет
собой фазово-специфическую задачу, через которую индивид должен найти
свою соответствующую этой фазе идентичность. Кроме этих нормативных кризисов,
любое изменение в жизни означает потерю некоторых аспектов привычных представлений
о Собственном Я и объекте, неизбежно влекущую за собой их постоянное тестирование
и ревизию. Это непрерывное движение тестирования и модификации своего
мира представлений зависит от сохраняемой открытости для новых переживаний,
связанных с внешними объектами. Когда это уже больше невозможно, сознание
закрывается, теряет свою готовность к обновлению и становится способным
только к повторению.
Такая относительная закрытость мира представлений проявляется в привычке
многих людей жить либо во вспоминаемом, часто вызывающем раскаяние прошлом,
которого больше не существует, либо в тревожном ожидании будущего, которое
еще не существует. Привилегией человека является способность вспоминать
и предвосхищать, учиться на своих ошибках и планировать свое будущее,
чтобы быть способным жить наполненным смыслом настоящим, без сожаления
о прошлом или страха перед будущим. Тем не менее, память и предвосхищение
сами по себе постоянно будут разрушать единственное, что человек не теряет
в течение всей своей жизни, - возможность переживания настоящего момента.
С наступлением старости все больше и больше растет осознание приближения
конца жизни. Это обычно считается величайшей из всех потерь, которая по
сравнению с более ранними потерями в жизни, похоже, не включает в себя
какие-либо известные способы преодолеть ее с сохраненными переживаниями
Собственного Я.
Несмотря на это, в своем страхе смерти человек связан с переживаниями
жизни и своими представлениями о них. Никто из живых никогда не переживал
смерть, которая, следовательно, не имеет данных в опыте представлений,
которые можно предвосхищать или которых надо бояться. Мы не боимся переживания
смерти как таковой, так как о ней нечего не знаем, но боимся значения,
которое мы придаем ей на основе нашего жизненного опыта. Кажется, что
наиболее общий прототип для страха смерти обусловлен ранней детской тревогой
о потере переживания Собственного Я, которое после своей дифференциации
становится носителем субъективно ощущаемого существования. Смерть внушает
страх как разрушающая это наиболее важное человеческое достояние, а также
как разрушающая переживание объектов, от которых первоначально зависит
переживание Собственного Я. Вследствие этого смерть часто изображается
как бесконечная, ужасная пустота и одиночество.
Смерть как переживание является, таким образом, фантазией, основанной
на переживаниях жизни, и, по существу, даже сама эта фантазия принадлежит
жизни.