6.5. Фантазм в терапии
Способы истолкования в психоаналитических словарях термина "фантазм" выпукло отражают историю развития исследований психических реалий бессознательной душевной жизни. В англо- и немецкоязычных глоссариях этого слова нет вообще, зато Лапланш и Понталис начинают соответствующую статью следующим образом: "Французское слово fantasme было заново введено в употребление психоанализом, и потому оно более нагружено собственно психоаналитическими смыслами, нежели немецкое Phantasie, причем это слово не соответствует немецкому в точности и имеет ограниченное употребление: fantasme - это особый продукт воображения, а вовсе не мир фантазий и не деятельность воображения в целом" [37, с.551-552]. Действительно, структурные психоаналитики широко используют слово "фантазм", помещая его в такие соблазнительные контексты, как "фантазм первоначальный, фантазм первоначал, первоначало фантазма", "фантазм как опора действительности", "фантазм: молчание женского наслаждения" и т.п. Чего стоят одни только названия работ - "Логика фантазма", "Возлюби свой симптом", "Все, что Вы хотели знать о Лакане, но боялись спросить Хичкока"!
Фантазм - это бессознательный сценарий получения удовольствия, план и способ удовлетворения желаний Резального, о которых субъект ничего не знает. Простейшая иллюстрация психологической природы фантазма - любое аутоэротическое удовольствие: автоматическое действие, вполне невинное (ковыряние в носу, в ушах, почесывание, пощипывание губы и т.п.). Почему эти бесцельные (с виду) действия приятны и успокаивают, так что люди машинально выполняют их в затруднительных ситуациях жизни? А самое главное - почему человек конфузится и краснеет, если обратить на них внимание, спросить, зачем он это проделывает? Ответ достаточно прост. Все эти ковыряния и почесывания на самом деле - всецело сексуальные действия, приносящие субъекту аутоэротическое удовлетворение. Поэтому он краснеет, будучи публично застигнут в момент сексуального акта. Он знает, что делает (знает бессознательное), но сама связь с базовым уровнем полиморфно-перверсной сексуальности, в котором укоренены аутоэротические действия, вытеснена. Даже у тех, кто смутно понимает, что природа упомянутого поведения суть онанизм. Таким образом, даже простейший аутоэротический фантазм позволяет нам, что называется, и невинность соблюсти, и капитал (удовольствие) приобрести.
Конечно же, большинство наших фантазмов более сложны. Существует огромное множество воображаемых событий, посредством которых (в более или менее искаженном психологическими защитами виде) исполняются бессознательные желания, желания Реального. Фантазм - как бы окошко, открытое в Реальное, это своеобразный компромисс между принципом удовольствия и принципом реальности, посредством которого человек может хоть что-то узнать о своих подлинных желаниях.
Многие фантазмы относятся к самым ранним этапам психического развития (первоначальный фантазм), они повествуют о желаниях, которые человек не способен вспомнить, но в то же время и не может забыть (первосцена, детские фантазмы о совращении). Фантазм и перверсия сходны друг с другом, только извращение - это вторжение Реального в Символический порядок, а фантазм - экспансия Символического в экзистенцию Реального.
В этом - корни привлекательности фантазма. Он зачаровывает и обольщает, поскольку (на какое-то время) возвращает взрослого человека в давно утраченный, блаженный рай нарциссического удовольствия. Будучи продуктом воображения, фантазм противостоит воображаемой феноменологии социальной жизни, красочно описанной Лаканом: "Он (человек - Н.К.) примет деятельное участие в этом общем деле своим повседневным трудом и заполнит свой досуг всеми щедрыми благами культуры, которые - от детектива до исторических мемуаров, от общеобразовательных лекций до ортопедии группового общения - дадут ему все необходимое, чтобы забыть о своем существовании" [36, с.51].
Лакановский вариант аналитической психотерапии основывается на фантазме. Последний присутствует в любых формах терапии, но крайне редко становится предметом изучения и осмысления. В какой бы форме не выражался сознательный запрос, бессознательное взаимодействие терапевта и клиента основывается на фантазме. Фантазм - это особый продукт Воображаемого удовлетворения посредством символизации запроса, обращенного к аналитику-Другому. Содержание запроса, обусловленное аналитической фрустрацией, символически приравнивается к успешной попытке означить желание.
Приведу пример достаточно простого фантазма в терапии. Одна из моих клиенток, госпожа Т., на очередном сеансе захотела обсудить со мной сексуальные претензии ее мужа. Она подробно рассказала о его запросах, подчеркнув, что сексуальные аппетиты мужа намного превышают норму. В частности, г-жа Т. с возмущением заявила, что муж настойчиво уговаривает ее заняться сексом втроем. "Приведи какую-нибудь свою подругу, и ты увидишь, как это замечательно. А мне не нужно будет идти к любовнице всякий раз, когда захочется чего-нибудь необычного". Пересказывала это все клиентка очень эмоционально, то и дело подчеркивая, насколько такое поведение для нее неприемлемо, а желание мужа - попросту чудовищно. В какой-то момент я поняла, что фактически г-жа Т. бессознательно, но весьма настойчиво уговаривает меня поучаствовать в проекте ее супруга. В рассказе звучали вожделение и страсть, она, что называется, прямо облизывалась.
Соблазняющий характер ее поведения открылся мне в тот момент, когда я почувствовала, что и у меня тоже полный рот слюны. Почему я бессознательно откликнулась на это нехитрое совращение? Ведь мои фантазмы (насколько я их знаю) не включают идею "menage a trois".
Фантазм госпожи Т. попросту индуцировал мой собственный. Я представила себе, как буду описывать все это - и соблазнение свершилось.
Предложив клиентке интерпретацию случившегося, я с трудом остановила ее расспросы. Как, у меня тоже есть фантазии? И такие необычные? Пришлось предпринять специальные усилия по восстановлению стандартной ситуации аналитической фрустрации.
Последняя имеет место в случае, когда позиция аналитика маркирована избытком означающих, тогда как клиент испытывает их недостаток. Деятельность терапевта фактически представляет собой конструирование фантазма. Поскольку фантазм представляет собой не действие и не событие, а эффект смысла50 в чистом виде, то различие целей участников терапии проходит не в плоскости Воображаемого и Реального, а в семиотических стратегиях, определяющих желание.
Аналитик в ходе терапии занимает то место в Символическом, с которым клиент отождествляется. Это положение, из которого субъект видит себя таким, каким ему хочется, чтобы его видели другие. В качестве места проекции Я-вдеала он может понять желание клиента и обеспечить ему доступ к этому пониманию - за счет эффектов смысла, обусловленных интерпретирующей речью. "Когда субъект приносит свое желание в жертву идеалу (аналитическая фрустрация - Н.К.), когда он полностью подчиняется символической идентичности, когда надевает на себя символическую маску, то именно в этой маске и можно разглядеть его желание" [59, с. 26].
Идеал, посредством которого присваивается Символический Другой - это и другой желания субъекта. Или, как пишет Ж.-А.Миллер, "то, что субъект скрывает, и то, посредством чего он это скрывает, является и формой разоблачения скрываемого" [118, р. 37]. Любой опытный психотерапевт хорошо ориентируется в таких маскирующих стратегиях дискурса клиента и видит за истерическими проявлениями - вытесненное ядро бессознательной сексуальности, эдиповы проблемы, за навязчивостями - анальную симптоматику и т.п. И конечно же, свободно плавающее внимание аналитика, выделяющее в путанице образов сновидения или цепи свободных ассоциаций патогенное ядро, опирается прежде всего на собственные ощущения и переживания - в качестве трансферентного объекта желания клиента.
В качестве универсальных "отмычек" Лакан описывает также метафору и метонимию -лингвистические тропы, посредством которых вытесненный объект желания означивается в дискурсе. Метафора: (вытесненное означаемое связано сходством с означающим, похоже на него). Например, вся фрейдовская - фаллическая и вагинальная - символика сновидений. Метонимия: (означаемое и означающее связаны, но не сходством, а смещением, они рядом). Лакановский пример - "я вижу тридцать парусов на горизонте" (вместо "тридцать кораблей с парусами"). Природу метафоры имеет также и симптом: он похож на объект желания. Лакан пишет:
"Двойной спусковой механизм метафоры и есть тот механизм, с помощью которого получает определенность симптом (в аналитическом смысле). Между загадочным означающим сексуальной травмы и термином, заменившим ее в цепочке означающих, пробегает искра, фиксирующаяся в симптоме - а он представляет собой метафору, включающую плоть или функцию в качестве означивающего элемента - значение, недоступное для субъекта, обладающего сознанием, у которого симптом этот можно снять" [36, с.75, перевод отредактирован мною - Н.К.].
Интересно, что инициатором включения фантазма в терапевтический процесс почти всегда бывает клиент. Собственно, именно клиенты, продуцирующие многочисленные фантазмы, побуждают терапевта обратить внимание на эти специфические феномены душевной жизни. Разумеется, это не значит, будто терапевты не создают фантазмов - наоборот, лучшие из них занимают почетные места в анналах психотерапии. Фрейдовская "История болезни Доры", "Пигля" Д.В.Винникотта, "Человек из Февраля" Милтона Эриксона, блестящие работы К.Ясперса, посвященные Стринбергу и Ван-Гогу, - этот список можно продолжать до бесконечности51. Но обычно именно фантазмы клиентов имеют приоритет - в том смысле, что они чаще становятся объектом анализа и размышлений. Одна из клиенток, госпожа Щ., в ходе длительного терапевтического анализа периодически возвращалась к детскому воспоминанию о серии разрозненных эпизодов, в которых она играла с песком, а затем оказывалась погребенной под ним. Я много раз пыталась интерпретировать это воспоминание в различном ключе - как иллюстрирующее динамику терапии, имеющее отношение к первосцене, трансферентное, покрывающее и т.п. Ни одна из интерпретаций не была ассимилирована, и я сама чувствовала, что дело здесь совсем в другом. К тому же память клиентки не сохранила почти никаких подробностей.
На одном из сеансов, когда у меня возникло хорошо знакомое многим аналитикам ощущение тоскливой неподвижности анализа и полного застоя в терапии, я поспросила г-жу Щ. рассказать мне что-нибудь другое. "Нет уж, - возмутилась она, - теперь Ваша очередь". Я собралась было в очередной раз мягко объяснить клиентке, кто кого анализирует и кто кого должен слушать, но вместо этого вспомнила рассказ из книги Итало Кальвино "Незримые города" и почти дословно пересказала его госпоже Щ. Рассказ этот короткий, так что я позволю себе привести здесь его полностью:
Аргия совершенно отличается от других городов тем, что в ней вместо воздушного пространства - земля. Ее улицы полностью похоронены под землей, комнаты в домах до самого потолка засыпаны мелкой глиной, на каждую лестницу, словно негатив, накладывается лестница из земли, а вместо неба с облаками ее крыши придавлены каменистыми слоями почвы. Неизвестно, удается ли жителям передвигаться по городу, расширяя прорытые червями ходы и трещины, из которых пробиваются корни растений: влага изнуряет тело, и вряд ли у них есть много сил; должно быть, они неподвижно лежат в темноте.
Наверху, где мы находимся, не видно никакого следа Аргии; однако есть такие, что говорят: "Это здесь, под нами", и им приходится верить, потому что эти места пустынны. По ночам, приложив ухо к земле, можно услышать, как внизу захлопывается дверь52 [26, с.161].
Утром на следующий день г-жа Щ. позвонила и попросила ее немедленно принять; мне с трудом удалось уговорить ее прийти к полудню, когда у меня закончились заснятия в университете. Она торопилась рассказать мне свое сновидение:
Мне снится старый пейзаж из моего детства, дорога от кирпичного завода к дому. Это крутой спуск в довольно глубокую балку, а затем - более пологий подъем. Невдалеке - дом моей первой учительницы, в сновидении он сдвинут ближе к заводу, чем на самом деле. Примерно в первой трети спуска есть пещера с глиняным полом, даже скорее щель, но довольно большая. Я не то чтобы иду или нахожусь в этой пещере, а скорее знаю, что она там, и вижу, как она устроена.
Дальше Вы предлагаете мне нарисовать топографическую карту этой пещеры, а я отвечаю, что лучше, чтобы это был рекламный буклет на глянцевой бумаге, и начинаю рассказывать, что в нем должно быть. И тут во сне пещера как-то сливается с образом Каменной Могилы - археологического памятника эпохи верхнего палеолита, который находится в окрестностях города. Я там бывала несколько раз.
Рассказывая, я вижу на стенах пещеры наскальные изображения, очень четкие - могу нарисовать их хоть сейчас: круги, звезды, фигуры людей и животных. Там еще есть нечто, похожее на ассирийскую клинопись, осколки керамики, птичьи следы на глине... Кое-что из этого всего действительно есть на Каменной Могиле, но никак не в пещере, которая снится, и я это хорошо знаю. Я думаю, что все это надо умело составить - и тогда все будет в порядке.
И тут я начинаю ощущать неудобство из-за того, что дом учительницы так близко. И еще понимаю (там, во сне), что могу застрять в пещере и чувствую, как ноги вязнут в глине. Это очень страшно, как в детстве, когда меня засыпало песком в большой яме.
Я вхожу в пещеру и вижу, что ее пол как-то разрастается, он тоже глиняный, и на нем появляются следы, но не такие, как в буклете и на стенах, а человеческие - следы босых ног, маленькие, женские, и след мужской обуви - размера 45-го. Босые следы - это точно мои, и я снова пугаюсь, так как понимаю, что была в этой пещере, когда ее еще не было (?) Это Глиняная Могила, думаю я, и назад мне уже не выбраться. И тут появляется надежда, что придет тот мужчина, который оставил следы обуви. Он действительно входит (я вижу силуэт на фоне освещенного входа в пещеру), я не знаю точно, кто он, но знаю, что - не тот. Это самое ужасное место в сновидении. Последнее ощущение, очень смутное - я же не смогу убить его, у меня в руках только буклет, бумажный листок. Проснулась я в тягостной тоске и сразу стала Вам звонить, чтобы рассказать все это.
Я не стала интерпретировать это сновидение в рамках какой-либо традиционной схемы анализа, а вместо этого объяснила клиентке лакановские представления о страхе смерти в Реальном (см. выше, с. 217 настоящей книги). "Концовка сновидения, - сказала я, - иллюстрирует известную мысль Лакана о том, что последнее слово человека в отношениях с неведомой ему речью - это смерть". После этого случая у госпожи Щ. исчезла мучившая ее до этого клаустрофобия (боязнь замкнутых помещений). Совершенно неожиданно я на собственном опыте поняла, что представляет собой знаменитый лакановский итог терапии - "исчезновение симптома как сюрприз". Он достигается за счет конструирования фантазма на месте симптома. Обычно терапевт предлагает клиенту другой сценарий получения удовольствия, символически удовлетворяя и реально фрустрируя его желание быть объектом желания Другого (=аналитика). В данном случае большую часть работы выполнило мое Символическое, вовремя "вспомнившее" подходящую историю, и бессознательное клиентки, трансформировавшее ее симптом в исцеляющий фантазм. Интересно, что анализ после этого продолжался куда более динамично. Г-жа Щ. смогла рассказать на терапии о своем страхе смерти - это и было ее основной проблемой.
Специфика фантазма как психического феномена определяется также его чрезвычайной динамичностью, подвижностью. Он не только "с легкостью покрывает расстояние между психическими системами, переходя от сознания к бессознательному и обратно" (14, с. 285), но и способен легко смещать, изменять позицию клиента, предоставляя множество возможностей для символического конституирования. Поэтому клиент склонен идеализировать терапевта, использующего конструирование фантазма, приписывая ему всемогущество и всезнание. Такая позиция ощутимо модифицирует трансферентные отношения и становится объектом анализа уже в самом конце терапии, на стадии сепарации-индивидуации, которую Лакан называет "переходом за грань желания".

6.6. Конец анализа: Переход за грань желания или По ту сторону речи

Окончание терапии - одна из наиболее интересных проблем как классическом, так и в структурном психоанализе. Я уже касалась этого вопроса во второй главе (параграф 2.2.), но там рассматривались преимущественно технические вопросы и освещалась формальная сторона: как правильно заканчивать терапию, как лучше это сделать и т.п. Содержательный аспект - что при этом происходит? - как мне кажется, фундаментальнее всего разрешен у Лакана.
Классическая фрейдовская формулировка - анализ завершен, когда аналитик и пациент больше не встречаются на аналитических сеансах - прекрасный образец полной речи, несущей в себе всю полноту ассоциаций авторского дискурса. К счастью, отец психоанализа снизошел до разъяснений: "Это происходит, когда выполнены два основных условия:
во-первых, пациента больше не мучают его симптомы, страхи и торможения, а во-вторых, аналитик уверен, что пациент осознал достаточно вытесненного и непонятного материла, так что патологическим процессам в его психике не на что опереться. Если это невозможно по чисто внешним причинам, то анализ лучше считать неполным, а не незавершенным" [108, vol. 16, р.237].
Лакан весьма скептически относился к возможности достижения столь идеальной цели. Объектом его критики, правда, был не столько фрейдовский лозунг, сколько попытки М.Балинта, М.Кляйн и других представителей объектной школы воплотить его в жизнь. Кляйнианцы и эго-психологи полагали личностную интеграцию идеальным итогом конца анализа, но фактически понимали эту интеграцию как Воображаемую реализацию субъекта, сведенного к его собственному Я.
Последователи Фрейда рассматривали анализ скорее как синтез: аналитический пациент - это субъект во всей его целокупности, т.е. полный, завершенный, не фрагментированный защитами и вытеснением. По достижении такого результата анализ считался законченным. Лакан хорошо понимал мнимую, Воображаемую природу этого идеального гомункула:
"Нам все уши успели прожужжать разговорами о том, что субъект-де берется в его целокупности. Почему он, собственно, должен быть целокупным? Нам лично об этом ничего не известно. А вы - вы когда-нибудь таких целокупных существ встречали? Это, наверное, идеал. Я их не встречал никогда. Лично я не целокупен. Да и вы тоже. Будь мы целокупны, мы и были бы каждый сам по себе, а не сидели бы здесь вместе, пытаясь, как говорят, организоваться. Это не субъект в своей целокупности, это субъект в своей открытости. Он, как водится, сам не знает, что говорит. Знай он, что говорит, он бы здесь не был" [35, с.349, курсив мой - Н.К.].
Мы видим, что окончание анализа Лакан связывает с узнаванием субъектом себя, пониманием себя как субъекта высказанного, выговоренного в психотерапевтическом дискурсе. Очевидно, что разница между тем, что есть, и тем, что субъект о себе рассказывает, замечаемая сперва только аналитиком, постепенно становится доступной клиенту. По мере продвижения терапии эта "разность" уменьшается, и в конце анализа клиент в качестве экзистенциального субъекта не нуждается в подпорке Воображаемого Я его дискурса. Многие психотерапевты наверняка оценят по достоинству риторическое восклицание французского психоаналитика: "Неужели мы заставляем людей так много говорить с единственной целью заставить их в конце концов замолчать?"
Приближаясь к концу, терапия все чаще исследует динамику переноса в качестве ведущего бессознательного сценария психотерапевтического взаимодействия. В саамом начале, когда трансфер только развивается, аналитик расположен в идеальной позиции "мнимого всеведения", тогда как в конце анализа происходит отказ от идеализации Другого и принятие аналитика как отвергнутого объекта влечения клиента.
Такой объект53 называется отвергнутым, ибо репрезентирует утраченную часть субъекта, вызывающую его желание и любовь. Как известно, Лакан определяет любовь как способность дать кому-либо то, чего он лишен. В анализе этому соответствует ситуация терапевтической фрустрации, когда аналитик не отвечает на липидный запрос пациента, но стимулирует его желание взаимодействовать и, следовательно, продолжать аналитическую работу.
Более того, отказываясь уступать либидному запросу пациента, аналитик вынужден занять позицию неизвестного объекта бессознательного желания, отсылающего к невозможности Символизации Реального. Объект 'а' репрезентирует присутствие аналитика, фантазматический объект желания и референт вытесненной инфантильной сексуальности.
По мере разрушения (демонтажа) фантазма трансферентной любви терапевт "встраивает" желание клиента в новый, в какой-то степени противоположный сценарий, предполагающий становление субъектности последнего в качестве объекта 'а' для Другого. Клиент смещается от позиции субъекта влечения к позиции объекта 'а', который является причиной влечения Другого. Лакан называет такую перемену позиции "пресечением фантазма" и связывает его с процедурой "перехода". Именно так клиент переходит от признания отсутствия аналитика к утверждению его присутствия.
Успешно завершившаяся терапия преобразует невротическую тревогу и различные страхи клиента в чистое удовольствие познания им собственной субъектности. Это не значит, что по окончании терапевтического анализа в кабинете сидят друг против друга уже два терапевта, и
один из них (бывший пациент) - начинающий. Как бы ни привлекала аналитика идея стать наставником, примером и идеалом для других людей и создавать их по своему подобию, он не должен забывать, что не это является его задачей в аналитических отношениях, и что, потакая себе, он попросту изменяет своим обязанностям. Если же это случится, аналитик лишь повторит ошибку родителей, которые разрушают своим влиянием независимость ребенка. Он просто поменяет одну зависимость на другую. Аналитик не должен замещать Супер-эго или становиться отцом для клиента, он всего лишь демонстрирует свою непричастность к зависимости субъекта от идеала и примера Другого.
Хорошо понимая всю справедливость этих положений, хочу заметить, что придерживаться их на практике не так-то просто. В своей работе мне, например, приходится совмещать терапию и преподавание глубинной психологии, поэтому навязчивое желание превращать клиентов в студентов - вполне устоявшийся симптом, который я надеюсь проанализировать в подходящей ситуации.
Лакан считает, что независимо от того, будет ли психоаналитическое вмешательство теоретическим или суггестивным, можно утверждать, что оно должно быть неопределенным (двусмысленным). Множественность смыслов, которыми оперирует терапевт, обуславливает специфику психотерапевтического дискурса, которую на языке структурного психоанализа можно определить как диалектику бесконечного порядка языка и конечности желания.
Терапевтический анализ придает смыслу статус события в той мере, в какой он отделяется и отличается от положения вещей, которые производят его и в которых он осуществляется. Не случайно становление фантазма выражается в игре грамматических трансформаций, а его самая существенная особенность состоит в том, что фантазм может быть облечен в слова, выражен предложением - Символизирован. При этом речевой акт аналитика, подбирающего означаемые, создавая фантазм, функционирует в качестве перформатива54. Это важный признак, отличающий сконструированный в терапевтических целях фантазм от фантазмов, порождаемых психотиками.
Посредством фантазма (точнее, череды фантазмов, сконструированных в ходе психотерапевтического общения) клиент переходит из образованного симптомами пространства Воображаемого в поле речи и языка, главенствующих в Символическом. Ведь именно система языка обеспечивает возможность выражения (артикулирования) желаний и влечений, а речь - это и есть попытка выразить бессознательную реальность, символизировать ее или хотя бы намекнуть. Лакан пишет об этом так: "Чего бы ни добивался психоанализ - исцеления ли, профессиональной подготовки, или исследования - среда у него одна: речь пациента... Мы покажем, что речь, когда у нее есть слушатель, не остается без ответа никогда, даже если в ответ встречает только молчание. В этом, как нам кажется, и состоит самая суть ее функции в анализе.
Ничего об этой функции речи не зная, психоаналитик ощутит ее зов тем сильнее. Расслышав же в этом зове лишь пустоту, он испытает эту пустоту в самом себе, и реальность, способную ее заполнить, станет искать уже по ту сторону речи" [36, с.18].
Таким образом, в рамках лакановской парадигмы можно выделить два основных этапа психотерапевтической работы: интерпретацию бессознательного и переход за/через фантам. Исследуя симптомы клиента, аналитик пытается увидеть за ними основной фантазм как сущность наслаждения, блокирующего понимание и дальнейшее истолкование (не надо забывать, что клиент, особенно поначалу, хочет не понимать, а наслаждаться). Далее нужно дистанцироваться от этого фантазма и создать новый, который станет для клиента не просто бессознательным сценарием получения удовольствия, но также и моментом истины - такой точкой совпадения Символического с Реальным, в которой субъект достигает окончательной идентичности себе самому.
Конечно, субъект, пребывающий в этой точке55, - всего лишь гипотеза. Однако Лакан предлагает специальную терапевтическую конструкцию, терапевтический прием, который он называет синтомом. Синтом (sinthome), как указывает С.Жижек, - это синтез, гибрид симптома и фантазма, атрибут синтетического (synthetic) и в то же время святого (saint) человека, субъекта терапевтического фантазма. Он играет центральную роль в завершении терапии:
"Симптом как синтом есть некоторая конфигурация означающих, пронизанная наслаждением, - это означающее как носитель jouis-sense, "наслаждения со смыслом".
Важно помнить, что симптом обладает предельным онтологическим статусом: симптом, понимаемый как синтом, - это в полном смысле слова единственная наша субстанция, единственное позитивное основание нашего бытия, единственное, что придает субъекту устойчивость. Иными словами, только симптом позволяет нам - субъекту - "избежать безумия", выбрать нечто вместо ничто (психотического аутизма, разрушения символического универсума). Только симптом, связывая наше наслаждение с определенными означающими, с символическими образованиями, придает тем самым некий минимум устойчивости нашему бытию в мире" [20, с.80].
Такая формулировка может показаться слишком категоричной. Однако мой личный опыт терапевтической работы показывает, что способность произвольно конструировать фантазмы и, тем самым, противопоставить сознательный выбор символического конституирования себя как субъекта симуляционному моделированию, описанному в предыдущем параграфе, является важным критерием успешности терапии. Будучи осознанным, производство симулякров теряет свою ценность для клиента. Воображаемая нарциссическая самоидентификация не претендует больше на статус экзистенциального априори его жизни, а система личностных смыслов начинает Бодлее реалистично соотноситься со значимыми характеристиками внутреннего опыта.
Последнее, о чем стоит упомянуть в контексте обсуждаемой проблематики - это требования к аналитику, его личности и профессиональному мастерству. В отличие от других авторитетов, Лакан категорически настаивает на бессубъектности терапевта. Он жестко критикует используемые эго -психологами способ смягчения аналитической фрустрации, высмеивает балинтовский тезис о "живом зеркале"* и особенно непримиримо относится к идее интеграции Я посредством ассимиляции частичных объектов в процессе терапии.
Эта идея популярна среди аналитиков объектной школы. Исходя из представлений о характерной для невротика параноидно-шизоидной спутанности, они рассматривают терапевтический процесс как попытку "собрать воедино" все пережитое на прегенитальных стадиях, частичные объекты и влечения и т.п. И воссоздание этого воображаемого Я происходит вокруг некоторого центра, которым является Я аналитика. Попросту говоря, терапия, основанная на установлении значимых объектных отношений или личном примере ("делай, как я, и будешь счастлив"), по мнению Лакана, есть не что иное, как воссоединение фрагментов присущего клиенту воображаемого расчленения.
Таким образом, идеальный терапевт - это Другой как место в структуре Символического. Перефразируя известную поговорку, можно сказать: для того, чтобы быть святым, это место должно быть пусто; воображаемое Я аналитика начисто исключается из терапевтических отношений:
"Если аналитиков специально готовят, то делается это как раз с той целью, чтобы были субъекты, у которых собственное Я отсутствует. Это и есть идеал анализа, который, конечно же, остается чистой возможностью... Анализ состоит в том, чтобы позволить субъекту осознать свои отношения не с собственным Я аналитика, а с теми Другими, которые и являются его истинными, но не узнанными собеседниками. Субъект призван постепенно открыть для себя, к какому Другому он, о том не подозревая, обращается на самом деле..." [35, с.353].
* Фрейд писал, что аналитик должен быть для клиента бесстрастным зеркалом, в котором отражается личность последнего. "Живое зеркало" примерно соответствует интерсубъективной модели отношений "терапевт-пациент". См. об этом также работы М.Гилла [109].
Поэтому фантазм, в которым фигуры клиента, аналитика, субъекта, Другого, Иного могут переплетаться и сочетаться в немыслимых вариантах, представляет собой прекрасную форму артикулирования значений и смыслов, находящихся "по ту сторону речи". Психотерапевтический дискурс на уровне фантазма может обеспечить постулируемую Лаканом "связь с подлинным Другим, с Другим, чей ответ всегда оказывается неожиданным, и определяет собой окончание анализа" [35, с.353].